— Она сама пожелала их разорвать, я не препятствовал, — искренне признаюсь, затем тоже вторю положению Евы, случайно задевая носком туфли ее ножку под столом. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места. Краснеет, машинально облизнув кончиком языка нижнюю губку. Дыхание сперло, но я старался держаться, мысля холодно.

— Это хорошо, — кивает, затем меняет позу, будто ей стало некомфортно на мягком стуле. Ерзает, дрожа телом. Нам приносят горячие блюда, которые оказались одинаковыми, на что оба лишь посмеялись. — Мог бы сразу заказать на двоих, — замечает Калашникова, игриво приподняв идеальную левую бровь.

— Я всегда даю возможность выбора, Ева, — на подсознательном уровне во мне просыпается Дом, ведь я должен заботиться о чувствах и эмоциях своей сабмиссив. Но Ева не саба, и даже не моя женщина, а доверительное лицо, представляющее мои интересы в деле.

Калашникова замерла на мгновение, пристально всматриваясь в мое лицо, будто ждет подвоха. Я же сканирую ее; от меня не скрылось ничего. Замечаю все в ней: как учащенно завибрировала сонная артерия на шее Евы, как ее грудь стала вздыматься, желая насытить кровь кислородом. Как она сжала в свободной руке салфетку, стараясь скрыть свою нервозность. Я снова касаюсь ее ноги, затем поглаживаю. Девушка томно глядит исподлобья, приоткрыв слегка губы. Пышные черные ресницы колышутся, когда Ева закрывает глаза и морщит носик, приподняв губы в едва уловимой улыбке. Она борется сама с собой, и с теми ощущениям, которые вновь заполонили ее мысли.

— Мне нужно отойти, — оставляет в покое салфетку, разрывая искрометный момент. Я будто очнулся от гипнотического сна, хриплю что-то несвязное, и Ева вскакивает, как ошпаренная, оставляя за собой шлейф аромата парфюма, смешанного с ее собственным запахом возбуждения.

Рядом сидевшие гости-посетители провожают Калашникову любопытными взглядами, а потом глядят на меня, и я тупо киваю им в ответ, показывая образцовое поведение бизнесмена-банкира. Несколько томящих минут сводили меня с ума, Ева явно не торопилась выйти из уборной. Поэтому я сам последовал ее примеру, будто собрался во вторую половину. Через плечо оглядел зал, никто не обратил на наше отсутствие внимания, а потому я ловко прошмыгнул в женскую часть, застав Калашникову у раковины, смачивающей шею прохладной водой. Девушка застыла, увидев меня в проеме.

— Это женский туалет, — глухо замечает, указывая через плечо в стену. — Там ваша часть.

Я рывком преодолел расстояние между нами, останавливаясь в опасной близости от Калашниковой, которая выпрямилась передо мной струной. Смотрит в упор, не мигая глазами. С ее кистей стекает вода, а шум льющейся заполняет комнату, маскируя наше притяжение. Снова наши дыхания сливаются в унисон, будто мелодии, состоящие из разных нот, подбирают звучание друг друга. Так и наши тела – тянутся, но терзают сомнительные мысли, подавая красные сигналы бедствия. Я обхватываю одной рукой тонкую талию Евы, притягивая к себе вплотную. Девушка совершенно не сопротивляется. Наши губы едва касаются в поцелуе, заигрывают между собой. Кончики носов потираются, соприкасаясь с горячей плотью щек. Я глубоко вдыхаю срывающийся горячий стон дыхания Калашниковой, закрыв при этом глаза. Свободной рукой обвиваю ее шею, заводя пятерню за длинные волнистые волосы, чувствуя капельки воды на коже. Девушка, напротив, стоит и не шевелится, но я вижу ее сопротивление: она жаждет откровенных прикосновений.

— Лев…, — голос Евы дрожит, когда я все-таки целую в уголок ее губы. Слишком нежно, слишком сладко… сцеловываю с них вкус красного вина, которого она успела попробовать перед побегом. Отстраняюсь, ощущая в объятиях ее дрожь. Калашникова широко раскрыла глаза и смотрит на меня, не предполагая, чем все закончится.