– Это не имеет значения!

– Да разве они сами не индейцы наполовину… бунтовщики против правительства… Прочь с дороги, дружок, освобождай место! А вы, солдаты, стреляйте по этим подонкам!

Но ополченец, вместо того чтобы посторониться, бросился к Жану, Жаку и Франсуа; их удивительная стойкость нисколько не поколебалась.

– Ну что ж! – воскликнул он в порыве негодования. – Тогда стреляйте и в меня! Убейте меня вместе с ними, потому что, пока я жив, клянусь вам, с их головы ни волоска не упадет.

Естественно, сержант не собирался уступать. В Канаде, как, впрочем, и везде, власть вышестоящего начальника, в особенности, если это младший командир, не может и не должна колебаться, а его мнения – считаться ошибочными.

Благородный поступок солдата стал примером для нескольких ополченцев, но большинство проявляло к ним открытую враждебность. Защитник метисов опасался, что его оттеснят силой, и тоскливо озирался, не придет ли откуда-нибудь подмога. Радостный крик вырвался у него из груди при виде двух мужчин, также выбиравшихся из прохода с разлетавшимися во все стороны искрами и головешками.

– Ко мне!.. Стивен… Ко мне… Питер!

Те сразу же узнали человека, выкрикнувшего этот отчаянный призыв.

– Эдуард!.. Эдуард Мидлтон… и наши метисы!..

Они поспешили на помощь, отталкивая солдат направо и налево, и присоединились к своему другу.

У них хватило времени только на один короткий вопрос:

– Что случилось, Эдуард?..

– А вот что, – ответил до предела раздраженный защитник метисов. – Посмотрите только на этих молодых людей, которым мы обязаны жизнью… Под предлогом репрессий солдаты хотят убить их!.. Этот сержант… он пьян или с ума сошел…

– Я выше вас по званию… Приказываю вам подчиниться…

– А я… Я кричу в полный голос: это вы – дикари!.. Вы, победители, хотите уничтожить беззащитных людей. Если это вы называете цивилизацией, мне становится стыдно за английский флаг.

И не обращая внимания на ропот, заглушавший его слова, отважный ополченец повысил голос.

– Поскольку вопрос гуманности вас не касается, позвольте мне, по крайней мере, воззвать к вашему чувству справедливости. Несколько минут назад, в самый разгар битвы, мои друзья и я оказались в плену у этого старика и его скорбящих детей… Им суждено было вынести измену и поражение… И вместо того, чтобы выместить на нас вполне понятную в таком случае ярость, они великодушно даровали нам свободу!.. И среди этих дикарей не нашлось ни одного – слышите: ни одного! – человека, кто бы оспорил такое решение… В свою очередь, я требую для них невредимости и свободы. Со своими друзьями я вношу за них залог; мы отвечаем жизнью за жизнь. Если среди вас найдется кто-то, кому не достаточно гарантии Эдуарда Мидлтона, племянника и приемного сына генерала, пусть скажут мне это прямо в лицо.

Взволнованный голос ополченца, его благородные слова, решительность, поведение двух его товарищей, а также уважаемое имя командующего этой маленькой армии победили последние сомнения.

Сержант, не осмеливаясь больше противостоять желанию простого солдата, оказавшегося родственником известного военачальника, повесил ружье на плечо и, что-то бормоча сквозь зубы, удалился.

Его уход привел к полному распаду группы. Солдаты рассеялись, победа осталась за Эдуардом. У церкви остались только Буа-Брюле и ополченцы. Они обменялись крепкими дружескими объятьями, после чего Мидлтон добавил, чтобы закончить этот драматический инцидент:

– Вот теперь вы сможете отдать последний долг своему отцу. Мы останемся с вами, и наше присутствие послужит вам как бы охранным свидетельством. Наш долг уплачен, но мы еще не поквитались.