– Можешь позаимствовать брюки у отца, – посоветовала мама.

Я разразился демоническим хохотом при мысли, что меня увидят в отцовских брюках.

– А где он, кстати?

– Наверху, в постели. У него клиническая депрессия, – без всякого сочувствия сказала мама.

– И чем она вызвана? – спросил я, когда мы поднимались по лестнице (усеянной мириадами игрушечных и смертельно опасных машинок).

На лестничной площадке мама понизила голос:

– Во-первых, он знает, что больше не будет работать, во всяком случае, на нормальной работе. Во-вторых, у него геморрой и он боится операции. В-третьих, он уже три месяца как импотент.

Из спальни донесся вопль:

– В-четвертых, его достала долбаная жена, которая выбалтывает интимные подробности всем встречным-поперечным!

Мама распахнула дверь спальни.

– Адриан – это тебе не встречные-поперечные! – завопила она в сигаретную мглу.

– Зато парень из долбаного видеопроката – он самый и есть! – проревел отец.

Уильям бросился на распростертое тело моего отца и горячо поцеловал его. Отец пробормотал:

– Этот малыш – единственная причина, почему я еще не покончил с собой.

– Что значит «покончил с собой», дедушка? – спросил Уильям, расстегивая пуговицы на пижаме отца. (Его физическая ловкость иногда воистину поражает.)

Я тут же вмешался – очень в духе моих родителей прочесть лекцию о суициде ребенку, не достигшему трехлетнего возраста.

– «Покончить с собой» означает… означает… стать лучше, – солгал я. – Кстати, тебе не станет лучше, если отдернуть занавески, открыть окно и впустить в комнату божий свет и свежий воздух? – спросил я у отца.

– Нет, нет, – захныкал он. Затем с интонацией Бланш Дюбуа добавил: – Нет, нет, я не люблю свет.

Я окинул взглядом комнату и понял, что маминого хаоса из книг, журналов, косметики и кремов в спальне больше нет. Единственный признак какой-либо индивидуальности – папин пузырек с транквилизаторами. Мои родители явно спали порознь.

– А вылезти из постели и поехать со мной на избирательный участок ты не желаешь? – любезно осведомился я.

Отец застонал и уткнулся лицом в стену. В среду 2 апреля 1997 года я заметил на его голове лысину размером с пятипенсовую монету, во время нашей последней встречи лысина была размером с диабетическое печенье («Маквитиз»).

Я решил предпринять попытку, дабы вывести наши отношения на новый уровень, – отныне стану разговаривать с отцом так, словно в нем нет ни капли фальши. Начал я с того, что отпихнул Уильяма и лег на кровать рядом с отцом. Похлопал его по костлявому плечу и произнес слова, которые на шоу Опры Уинфри сболтнул какой-то спец по семейной терапии:

– Мне жаль, что ты так несчастен, папа. Чем я могу тебе помочь?

Отец быстро повернулся ко мне лицом.

– Ты говоришь, как хренов консультант из магазина, – ответил он. – И мне тоже жаль, что я несчастен, Адриан, но знаешь, что сказал Фрейд по поводу счастья?

– Нет, – признался я, – я последователь Юнга.

Отец приподнялся на локте.

– Фрейд написал в «Ридерз дайджест»: «Для счастья нужны две вещи: Любовь и Работа», а у меня больше нет ни того ни другого.

Рот его скривился, и он снова уткнулся лицом в стену.

– Ну спасибо тебе, Джордж, – с едким сарказмом сказала мама. – Моя любовь, значит, не в счет, да? – В ее глазах стояли слезы, грозя хлынуть на щеки черной тушью. – Тони Блэр даст тебе работу, Джордж, а с любовью мы уж как-нибудь разберемся. – Она повернулась ко мне и понизила голос: – Под словом «любовь» он подразумевает секс. – Мама наклонилась и поцеловала отца в лысину. – Мы еще раз сходим к тому сексологу, правда?