– Да, Филипп! – назидательно подхватил Давид. – Если по крови ты – иудей, то и вера твоя должна быть иудейской!

– Что ж, я охотно, – кивнул, ставя на столик опустевший бокал, казначей. – Но есть одно условие.

– Какое же? – внимательно посмотрел на него ребе.

– С этим должен согласиться настоятель моего монастыря. Я ему жизнью обязан. И эта обязанность для меня многое значит.

– Вдвойне прекрасно, – огладил бороду ребе Ицхак. – И то, что желаешь вернуться в свою веру. И то, что благодарность для тебя – не пустое слово. Я поговорю с вашим патером.

– Это обязательно нужно сделать, Филипп! – воскликнул слегка опьяневший Давид. – И тогда тебя ждёт великая жизнь.

– Может быть, – улыбнулся молодой казначей. – Но пока нас ждёт великое дело.

– Золотые слова, – кивнул ребе, – и вовремя сказаны.

На всём протяжении ужина за столом царило тихое, тёплое, родственное настроение.

Прошла ночь. Утром все мужчины в доме Ицхака собрались в молельной комнате. Все, кроме Филиппа. Он только готовился принять иудейскую веру, а потому в данный момент имел возможность расхаживать по дому. Как бы бесцельно слоняясь, он зашёл в кухню. Перебросился весёлым словцом с кухаркой, отпахнул дверцу жарко горящей печи и подложил пару поленьев. Но, отметив, что кухарка занята своим делом, вынул спрятанный на груди плоский, тяжёлый мешочек и бросил в топку ещё и его. Закрыл дверцу – и вышел, чтобы принести дров в запас. Хозяйственный такой, заботливый гость.

Филипп вышел во двор, набрал охапку поленьев и, возвращаясь, кинул короткий взгляд на крышу дома. Дым, поднимавшийся над трубой, имел ярко-оранжевый цвет. Но, когда Филипп, вернувшись, сбросил дрова у печи, дым снова стал таким, каким ему и полагается быть – синевато-белым. Однако этой минуты было достаточно. Два человека, прятавшиеся в укромных местах вблизи дома Ицхака, и ещё несколько, с подзорными трубами, наблюдающие издали, – все сказали: «ну вот, началось». И все снялись со своих мест – поспешно и скрытно.

День прошёл, и всё было обыденно, тихо, спокойно. Лишь Филипп, посетив вечером кабинет ребе Ицхака, отвечая на его какие-то достаточно праздные вопросы, неотступно тянулся взглядом к столу, где в верхнем ящике, вместе с остальными подарками торговцев-просителей лежала волшебная табакерка с камнем, именуемым ювелирами «Око вампира».

Наблюдатели, видевшие оранжевый дым, по одному пробирались в неприметный, стоящий в конце одной из улиц домишко. Там их встречал окружённый многочисленными бумагами настоятель монастыря «Девять звёзд». Он принимал от каждого короткий доклад, и после необязательного вопроса «все готовы?» – распоряжался: «ночью начнём».

День заканчивался, и ночь приближалась неотвратимо.

Около семи часов вечера, закрыв ворота за последним посетителем ребе, Филипп выпустил из псарни четверолапых ночных сторожей. Он вынес им ведёрко каши, сваренной на мясном бульоне, но, перед тем, как вылить собачью еду в лохань, расторопный и услужливый казначей выскреб из кармана добрую горсть соли и, всыпав в ведёрко, старательно размешал. Вошёл в дом, закрыл дверь и запер её на задвижку. Прошёл в небольшую комнатку, – почти каморку, – под лестницей, где стояли две узкие сиротские койки, и в которой устраивались на ночлег и он сам, и хранитель Ицхаковых капиталов. Мосий, сидя перед зажжённым двусвечником, читал какую-то книгу.

– Мы ведь вместе ужинали, страдальчески морщась, проговорил Филипп. – Ты себя хорошо чувствуешь?

– Да, очень хорошо. Для чего ты спросил?

– Что-то у меня живот разболелся.