То же и в части метеообстановки, вместо того, чтобы, имея прогноз об ожидающемся в ближайшие три дня тайфуне, твердо решить вопрос о запрещении выхода эсминца до 7 ноября, делается другое. На запрос штафлота, чем лучше буксировать, Горшков выдвигает совершенно новый план буксировки одновременно двумя судами, который без всякой проверки и изучения утверждается комфлотом. Одновременно и Горшков, и комендант СГУРа запрашивают, когда выходить, на что комендант СГУРа от начштафлота, а Горшков от комфлота получают разрешение отправлять эсминец 5 ноября, фактически отменяя отданное ими же накануне запрещение и тем самым грубо игнорируя неблагоприятную метеообстановку.

Это особенно важно, имея в виду Ваши неоднократные указания Военсовету Тихоокеанского флота об учете метеообстановки при организации перехода. Разрешение на выход 5 ноября становится еще более непонятным, если учесть, что в этот день комфлоту докладывалась специально по его вызову метеообстановка и снова был подтвержден неблагоприятный прогноз погоды.

Игнорирование метеообстановки имело место и со стороны Горшкова, который в телеграмме от 4 ноября, донося о плане буксировки, одновременно сообщает: “Завел три буксира, штормы не опасны”. На это лихачество и зазнайство Горшкова Военсовет никак не реагирует.

В последующие дни, вплоть до выхода миноносца из Совгавани 7 ноября, безобразно-преступное отношение к выполнению важнейшего задания правительства достигает своего предела.

Горшков, донося 4 ноября о готовности к переходу двойной тягой и получив разрешение на выход 5 ноября, в тот же день, т. е. 5 ноября доносит, что: “Распоряжением коменданта СГУР «Самоед» отдает буксир и готовится уйти, «Охотск» без угля и имеет задание в ряде бухт по побережью брать демобилизованных”.

На подготовке к буксировке “Охотска” и его готовности следует остановиться особо.

4 ноября в 18 ч 30 мин Горшков донес, что ждет приказания о выходе под буксиром “Охотска” и “Самоеда”, в то время как командир “Охотска” в 16 ч 50 мин того же 4 ноября, донося о прибытии в Совгавань, одновременно сообщает, что “имеет угля только 10 тонн, в Совгавани угля нет, дальше работать без щелочения котлов не могу, прошу за счет неприкосновенного запаса угля следовать во Владивосток”.

Не менее характерна и вторая телеграмма командира “Охотска” от 5 ноября 00 ч 12 мин в адрес зам. комфлота: “Комбриг эсминца передал задание Военсовета Тихоокеанского флота буксировать эсминец. Помощник начальника штаба флота предлагает собрать демобилизованных. Угля нет, запросил разрешения расходовать непзапас, ответа нет. При имеемом условии немедленного выхода могу дойти Владивосток. Что выполнять?”

Затем командир “Охотска” в течение всего дня 5 ноября до 20 часов 20 мин трижды доносит в штафлот, что стоит на якоре и ждет разгрузки, и лишь в 20 часов 23 мин доносит, что вышел для буксировки эсминца. Если учесть, что в ночь на 6 ноября Горшков выходил из Совгавани, можно судить, в какой готовности был буксир “Охотск”.

Не лучше обстояло дело и со вторым буксиром “Самоед”, который, стоя под буксиром, имел в неотапливаемых трюмах демобилизованных красноармейцев, направляемых во Владивосток. Это свидетельствует не только о безответственном отношении Горшкова к порученному заданию правительства, но не в меньшей мере характеризует и стиль руководства, контроль и продуманность действий со стороны Военсовета.

Естественно, что при таком положении с буксирами Горшков, наспех их подготовив и выйдя в ночь на 6 ноября из Совгавани, сразу же по выходе в связи с обрывом одного буксира возвращается, о чем доносит комфлоту.