Но после того, как он вживил себе нейрочип собственной же разработки…

Изменения были разительными. Словно подменили человека. Из милого чудака-профессора, который мог полчаса искать очки на собственной голове, Гинце превратился в хладнокровного стратега и политикана. Его решения стали математически выверенными, речь – отточенной как лезвие, а в глазах появился холодный расчет. Раньше он мог спорить со мной о красоте математических формул, теперь говорил только об их эффективности.

Густав Адольфович утверждал, что чип просто «оптимизирует мыслительные процессы», убирает «ненужный шум» и позволяет «принимать решения на основе чистой логики». Может быть это и так. Я видел похожий эффект на полковнике Дорохове.

Кузьма Кузьмич после тяжелого ранения был… скажем так, не в лучшей форме. Бедняга заикался, туго соображал, с трудом связывал слова. Помню, как он пытался отдать приказ об атаке: «П-п-пехота, в-в-вперед! Нет, с-с-стой! То есть, в-в-вперед, но ос-с-сторожно!» Бойцы его любили, но команды приходилось дублировать через заместителя.

А после установки чипа? Полковника как подменили! Четкая речь, молниеносные решения, безупречная логика. Прекрасно, конечно, я все душой за Кузьму Кузьмича рад, но что-то в этом было… неестественное. Как будто человека заменили очень качественным роботом.

И теперь этот «оптимизированный» Гинце, который имплантировал в себя такой же чип, был ближайшим советником императора. Человек, который раньше не мог договориться с поставщиком о скидке на нужную аппаратуру, теперь ворочал миллионами империалов и строил дворцы до неба. И, судя по всему, именно его советам Иван Константинович и следовал.

Мы подошли к развилке коридоров. Направо – путь к посадочной площадке, налево – административное крыло.

– Так что, на площадку? – спросил Борисевич, явно надеясь, что я одумаюсь и полечу с остальными.

– Сначала хочу проверить одну догадку, – ответил я.

В этот момент адмиралы тоже достигли развилки. Спор не утихал ни на секунду.

– …абсолютно безответственный подход! – гремел Пегов.

– Безответственный? – Хромцова вскинулась как кошка, которой наступили на хвост. – Это вы называете мой тридцатилетний опыт безответственным?

– Опыт хорош, когда он ведет к правильным решениям! – парировал вице-адмирал Балтийского флота.

– Господа, – обратился я к коллегам, повысив голос. – Прошу прощения, но я не полечу с вами.

Спор оборвался как отрезанный. Все повернулись ко мне с одинаковым выражением изумления. Словно я только что заявил, что собираюсь станцевать канкан в розовой пачке.

– То есть как это? – Гревс выглядел так, будто у него отказал универсальный переводчик. – Александр Иванович, вы что, решили остаться на планете? Сейчас? Когда через девять с половиной часов на орбите будет ад?

– Мне нужно кое-что проверить, – уклончиво ответил я, не желая раскрывать свои подозрения. – Кстати, хочу навестить профессора Гинце. Меня все еще беспокоит этот новый дворец. Куча империалов на мрамор, когда флоту не хватает запчастей – это явно требует объяснений.

– Дворец? – Пегов смотрел на меня как на сумасшедшего. Или как на человека, который предложил тушить пожар бензином. – Васильков, у нас три вражеских флота на подходе, а вас волнует архитектура? Может, еще обои обсудим? Или выберем шторы для тронного зала? К черту это строительство!

– Меня волнует, куда уходят ресурсы, – спокойно ответил я, стараясь не реагировать на сарказм. – И кто именно принимает решения. Потому что, судя по сегодняшнему представлению, это точно не восьмилетний мальчик.