– «Дайте мне рычаг, и я переверну землю», – процитировал Хорнблауэр.

– В точности так, сэр. А в лихтерах выпилю отверстия для весел. Ветром сносить будет не больше, чем плот. Если прикажете, сэр, могу приступить немедленно.

Маунд говорил с жаром десятилетнего мальчишки, от его напускного спокойствия не осталось и следа.

– Я отправлю записку губернатору, – сказал Хорнблауэр. – Попрошу четыре лихтера. Даже шесть, на всякий случай. Даю вам час на составление планов. Можете брать матросов и материалы с «Несравненной» и шлюпов.

– Есть, сэр.

Надо было спешить, потому что в тот же вечер залив огласили выстрелы – не угрожающее рычание полевой артиллерии, которое они слышали раньше, но низкий рев осадных пушек: неприятель на пробу открыл огонь из установленных в траншее тяжелых орудий. На следующее утро, как раз когда Хорнблауэр вышел на шканцы, с берега донесся как будто раскат грома: первый неприятельский залп. Его эхо еще не стихло, как грянул другой, менее стройный, за ним третий, еще более разноголосый, и наконец воздух наполнился беспрестанным грохотом, от которого ухо тщетно ждало передышки. Впередсмотрящий с мачты докладывал, что от вражеской батареи по ветру плывет длинный шлейф дыма.

– Спустите мой катер, – приказал Хорнблауэр.

К «Несравненной» уже были пришвартованы чуть ли не все шлюпки эскадры, нагруженные припасами с кечей. В искристом свете зари катер запрыгал по волнам туда, где стояли на якоре кечи, каждый с двумя лихтерами по бокам. Дункан, капитан «Мотылька», обходил три сцепленных судна на ялике. Поравнявшись с катером, он откозырял Хорнблауэру:

– Доброе утро, сэр, – и тут же, возвращаясь к делу, поднял рупор. – Чересчур высоко нос! Подберите носовой канат еще на пал!

Хорнблауэр велел подвести катер к «Гарви» и, не беспокоя офицеров и команду официальными приветствиями, вспрыгнул на лихтер – практически шагнул, поскольку судно было тяжело нагружено балластом. Маунд стоял на крохотных шканцах, ногой проверяя натяжение каната, обмотанного вокруг кеча и лихтеров, по два витка на каждом, на носу и на корме. Канат пришлось позаимствовать на «Несравненной».

– Левая, продолжай! – заорал он.

На каждом лихтере стояли матросы с лопатами, по большей части сколоченными на скорую руку из чего попалось. Как только Маунд отдал приказ, с левого лихтера начали выбрасывать песок за борт. Пыльные облака поплыли к корме. Маунд вновь проверил натяжение каната.

– Правая, продолжай! – крикнул он, затем, увидев подходящего коммодора, отсалютовал.

– Доброе утро, мистер Маунд, – сказал Хорнблауэр.

– Доброе утро, сэр. Как видите, балласт приходится выбрасывать постепенно. Я так облегчил нашу старушку, что она опрокинется, только дай.

– Ясно, мистер Маунд.

– Русские очень быстро прислали лихтеры, сэр.

– Ничуть не удивлен, – ответил Хорнблауэр. – Слышите, как бьет французская батарея?

Маунд прислушался и, очевидно, впервые различил канонаду. Он так погрузился в работу, что до сих пор не замечал грохота пушек. По серому небритому лицу было ясно, что он не отдыхал с тех пор, как вчера днем Хорнблауэр изложил ему свой план. За это время с обоих кечей сняли припасы и доставили на них канаты. В темноте подошли лихтеры, и суда соединили по трое. Натяжение канатов обеспечивал шпиль.

– Извините, сэр, – сказал Маунд и побежал на бак проверить второй канат.

По мере того как сто пар рук выкидывали за борт балласт, лихтеры всплывали, поднимая кеч, канаты скрипели, и надо было следить, чтобы они постоянно оставались натянутыми. Хорнблауэр повернулся к корме глянуть, чем занята там еще одна команда матросов. За борт скинули большую, наполненную водой бочку. К ней были привязаны два троса. Они тянулись к обеим раковинам и дальше от киповых планок к импровизированным лебедкам на палубе. Травя или выбирая тросы, можно было регулировать положение бочки: когда кеч будет на ходу, она станет работать как мощный рычаг. Ей предстояло заменить руль, который уже значительно поднялся над водой.