«Может, капкан на ласку поставить?» – подумала, вытираясь после довольно добросовестного умывания.

Из коридорчика запахло паленым куриным пером, и вскоре вошла тетя Клава с ножом, а за ней тетя Мотя с большой медной кастрюлей, которую она с усилием несла перед собою двумя руками.

– А чем так воняет? – спросил я.

– Это куриным пухом пахнет, – ответила тетя Клава, – мы курицу смолили, а потом порезали на куски. Тебе достанется самый лучший, согласен?

– Ага. А зачем вы ее смолили?

– Чтоб кожа была гладкая.

– А-а, – я сделал вид, что все понял, и вернулся к столу, где тетя Мотя положила широкую, ровную и очень гладкую доску, а тетя Клава насыпала на нее много канадской муки, сделала ее круглой ямкой с пустотой посередине, разбила туда же яйцо, налила воды и начала месить двумя руками.

– Дай, я попробую?

– Нет. Детям нельзя месить тесто.

– А почему?

У тети Клавы явно не было ответа на мой вопрос, и она обратилась к тете Моте:

– Моть, пару головок лука почисть в суп, морковку.

– Ладно, – согласилась тетя Мотя, – сейчас в подпол слазию, – и пошла в холодную комнату, где у нас был подпол.

– Слышь, теть Клав, а ты знаешь, как на ласку капкан поставить?

– Во-первых, где мы возьмем капкан? А во-вторых, она такая хитрая, что не пойдет на приманку.

После лука и морковки тетя Мотя принесла подкладывать в печку кизяк, и я с удовольствием помогал ей, мне очень нравилось смотреть в горящую печку.

– Ну дай мне тесто месить, чуть-чуть? – очень нежным голосом попросил я тетю Клаву. Я знал, что она никогда не отказывает, если ее просят нежным голосом, ласково.

Но на этот раз мой номер не прошел, она отказала.

– Не лезь, подожди чуть-чуть, садись лучше чай пить.

Я, воля-неволя, сел пить чай, тем более, что наших самодельных конфет была полная тарелка.

– Бабук, а ты хочешь чай?

Бабук отрицательно покачала головой и, не подняв на меня глаз, продолжала вязать. Она целыми днями вязала: то носки, то кофты, то джемпера. Но поскольку пряжи у нее было мало, связав вещь, Бабук тут же ее распускала и начинала вязать что-нибудь новенькое. Вязала свои изделия Бабук как бы не глядя, но получались они у нее очень хорошо.

– Бабук, а как ты вяжешь и даже не смотришь? – спросил я ее за чаем.

– А я семьдесят лет вяжу, – по-русски и совсем без акцента отвечала мне Бабук. На этот раз она вязала мужскую жилетку, точь-в-точь на моего деда Адама.

К тому времени я уже мог делить в уме двузначные числа на однозначные и быстро прикинул, что если мне летом семь, то значит Бабук только вяжет десять моих жизней. Для проверки я сосчитал еще раз, и опять получилось десять. Десять моих жизней! Это удивило меня несказанно, и я спросил:

– Бабук, а ты помнишь, как ты была маленькой девочкой?

– Только это и помню, – отвечала она по-русски, шепча по-польски счет петлям, – и с каждым годом все ясней.

– А почему ты иногда хорошо говоришь по-русски, а иногда плохо?

– Не знаю, когда что выскочит.

Тем временем тетя Клава замесила тесто.

– Круто меси, Клава, круто, – посоветовала тетя Мотя.

Тетя Клава послушалась ее и помесила еще. Потом скатала из теста несколько круглых колбасок и поделила их ножом на части. Вот эти колбаски она и стала раскатывать дубовой каталкой в тоненькие круги.

– А зачем ты разбивала в муку яйцо? Спросил я тетю Клаву.

– Чтобы лапша держалась крепче в курином бульоне.

– Я один раз уже ел курицу, – горделиво напомнил я.

– Точно, в позапрошлом году, когда ты болел, – подтвердила тетя Клава.

– Я и в прошлом году болел, и в этом, а почему без куриц?

– В прошлом и в этом ты болел легко, а в позапрошлом тяжело. Тебе нужны были силы.