«Черт возьми, – подумал он, – ну и что? Да кому до этого есть дело в полвосьмого утра? Ну, красивая, ну, живая, ну, высокая, яркая и изящная, и все такое, и в это время суток полная сил, но абсурд же, преступление перед здравым рассудком, издевательство над сексуальностью! Какая может быть любовь в полвосьмого утра?! И что прикажете с ней делать в такой ситуации? Месяц, ну, два выдержать еще куда ни шло, а дальше? Не-ет, так долго продолжаться не может…»

– Тебя и вправду не волнует, что у нас здесь происходит? – спросил он, когда Марен с накинутым на плечи плащом вернулась в кабинет.

– Ты про наше предприятие?

Ее кошачьи глаза распахнулись, и в них запрыгали веселые чертики. Она стояла довольно далеко от Ларса.

– Слушай, что ты от меня хочешь? Ночью пользуешься моим «сома»[8], днем – моей головой. Тебе что, мало?

– Ох уж мне эти образованные, – сказал Ларс. – Я с тобой серьезно. «Сома», – передразнил он. – Где ты этого нахваталась?

Ему хотелось есть, он злился, и вдобавок ему все порядком надоело. Сказалась еще и резкая смена часовых поясов – он уже шестнадцать часов был на ногах.

– Признайся, ты меня терпеть не можешь, – сказала Марен тоном брачного консультанта.

«Думаешь, я не знаю истинной причины, – говорил ее тон. – Прекрасно знаю. А вот ты – нет».

Марен смотрела ему прямо в глаза и, похоже, нисколько не боялась ни того, что он скажет, ни того, что сделает. Он подумал, что, хотя формально может в любой момент ее прогнать с работы или выставить прямо посреди ночи из парижской квартиры, власти над ней у него нет ни капельки. Неважно, что значит для нее карьера, но хорошую работу она всегда найдет, где угодно и когда угодно. И в нем она нисколько не нуждается. Если бы они вдруг расстались, она бы по нему поскучала, конечно, недельку-другую, но не больше, ну, поплакала бы пару раз после третьей рюмки мартини… и все.

А вот если он ее потеряет, рана будет кровоточить до конца его дней.

– Пойдем ужинать, что ли? – мрачно спросил он.

– Нет, я хочу в церковь, помолиться, – ответила она.

– Что-о? – Он изумленно вытаращил глаза.

– Хочу зайти в церковь, поставить свечку и помолиться, – спокойно повторила она. – Что тут странного? Два раза в неделю я бываю в церкви, и ты это знаешь. Тебе это стало известно сразу, как только… ты… познал меня, – деликатно прибавила она. – В библейском смысле. Я тебе все рассказала в нашу первую ночь.

– А свечку зачем?

Он знал, что свечки ставят, когда хотят о чем-то попросить.

– Секрет, – ответила Марен.

– Ладно… Для тебя сейчас шесть вечера, а для меня – третий час ночи. Давай ты приготовишь что-нибудь перекусить, потом я лягу спать, а ты иди куда хочешь, хоть в церковь, хоть куда.

– Я слышала, – сказала Марен, – что к тебе подъезжал с разговорами какой-то советский чиновник.

– Кто тебе сказал? – встревожился он.

– Я даже получила предостережение. Из Совета нацбеза. Официальный втык всей фирме и рекомендацию остерегаться невысоких пожилых мужчин.

– Брось трепаться.

– Парижский офис тоже должен быть информирован, или ты не согласен? – пожала плечами Марен. – Ведь это случилось в общественном месте…

– Я не искал встречи с этим придурком! Он сам подошел, когда я пил кофе.

Но его охватило беспокойство. Значит, Совет направил официальное предупреждение! Неужели это правда? Если так, почему Ларс не первым получил его?

– Генерал, как его, вечно у меня вылетает из головы имя, – сказала Марен, – ну, тот толстяк, которого ты так боишься. Нитц…

Эту шпильку она ему вставила с очаровательной улыбкой.

– Да, генерал Нитц, он позвонил нам в Париж по сверхсекретной видеосвязи и велел соблюдать предельную осторожность. Я обещала, что поговорю с тобой. Еще он сказал…