После того как он упомянул кумовство, я стал более чутко относиться к тому, что происходит вокруг. Пару раз, выходя на разогрев, я слышал ворчание фанатов, сидевших вдоль зоны для разминки. Со временем ситуация стала хуже. Она планомерно ухудшалась вот уже два сезона, с момента моего дебюта. Когда тренер говорил мне выйти размяться, из-за скамейки меня освистывали. Но это было не самым худшим местом на «Аптон Парке».

Хуже всего была атмосфера на восточной трибуне, когда-то звавшейся курятником. Я не параноик, но дошло до того, что для меня было испытанием даже находиться в запасе. Мои гордость и стремление преуспеть были все еще сильны, но я не мог сказать Харри о том, что чувствовал. Если над тобой издеваются, когда ты играешь на выезде, это понятно и ожидаемо – совсем другое дело. Но не дома. Я ясно видел, что происходит, это было очевидно. Крики вроде «А ну сядь!» и «Беги к папочке!» были обычным делом.

Некоторые случаи были особенно неприятными. Иногда все было так ужасно, что мне хотелось оказаться на трибуне или вообще подальше отсюда. Во время одной из игр со мной на скамейке сидел Ходжи. Харри скомандовал мне переодеваться – и все началось. Недовольный гул и грубые выкрики, то, что я и ожидал. Ходжи схватил меня за руку. «Друг, тебе нужно уходить, и как можно скорее, – сказал он. – Эта хрень тебе не нужна. Ты этого не заслужил, ты выше этого».

Я не произнес ни слова. Он был прав. Я знал, что он прав, но нельзя просто взять и стереть детские воспоминания о клубе и свою любовь к нему. Я по натуре преданный человек и хотел хорошо играть ради «Вест Хэма», ради папы и Харри, профессиональная честность которых теперь подверглась сомнению. Мне не было обидно за себя – мне было обидно за них. Я думал о всех тех годах, которые они отдали служению клубу. Они добивались успехов, будучи игроками, и теперь работали в поте лица, чтобы вновь вернуть клубу эти успехи. Как и я. Мы оказались в этом положении все вместе, и меня обнадеживал факт, что за меня боролись люди, которым я мог доверить свою жизнь. Я всегда был готов ради них на все, и они это знали.

Я понимал, что они находились в неудобном положении, но они оба сильные и даже могут иногда пугать. Харри пугал меня, когда я был ребенком. Но я и восторгался им. Футбол не был частью наших с ним отношений, пока мне не исполнилось четырнадцать. Как и большинство детей, я держал дистанцию, пока взрослые общались о чем-то серьезном. Я, приходясь ему племянником, вижу, что с семьей он такой же, как и с другими людьми. Он прямой человек с достаточно крутым нравом. Хотя я и страстно желал узнать побольше о футболе, я боялся произнести при нем хоть слово, чтобы не опозориться, хотя он и был отличным дядей. Поэтому то, что произошло со мной в более позднем возрасте, стало для меня еще тяжелее.

Я не избавился от этого чувства тревоги, даже когда он стал моим тренером в «Вест Хэме». Глубоко внутри я был все тем же маленьким мальчиком, а он оставался дядей Харри. Иногда у нас с ним случались конфликты, как бывает у всех игроков и тренеров, но в нашем случае все осложнялось родственными отношениями.

Бывало, что мне хотелось получить объяснение, почему я не играю. Вместо того чтобы постучать к нему и задать вопрос прямо, как поступил бы любой другой, я топтался под дверью его кабинета. Мне было страшно, и этот страх идет с самого детства, когда в его обществе я становился заторможенным.

У них с папой бывали разногласия. Иногда я выпадал из состава, и папа приводил Харри доводы в мою пользу. Вполне естественно, что папа вел себя по-отцовски, а Харри – как тренер, стремившийся сохранить свой пост.