– В Байрон-Бэе. Мы там отдыхали с родителями два года назад. Я просто влюбилась в тёплое море, пляжи, пальмы… Ты будто из реального мира попадаешь в счастливый сон, и в нём так спокойно и так красиво!

– Не знаю, не был.

– А знаешь, где это?

– В Австралии.

Я удивлена: если он не был, тогда откуда знает? Спрашиваю:

– Байрон-Бэй – не самое знаменитое место на Земле, странно, что ты знаешь о нём.

– Люблю географию.

И снова молча растягивает гирлянду по стальным поручням нашей стеклянной террасы.

– Меня родители хотят отправить на учёбу в Европу. Ну, не настаивают, конечно, говорят: «выбор за тобой», но я знаю, что они правы. В Европе образование лучше. Странно, кстати, что ты сюда приехал учиться.

Эштон оставляет это моё соображение без комментария, продолжая всё так же молчаливо развешивать гирлянды по перилам, соединять их друг с другом, проверять, работают ли они, а если нет, то искать места разрывов.

Но я не сдаюсь:

– Ты… ты не слишком часто приходишь к нам…

– Времени нет.

– А с отцом тоже не встречаешься?

– С ним видимся.

– Часто?

– Иногда.

Внезапно Эштон спрыгивает с перил, подходит ко мне вплотную и странным, почти вызывающим тоном сообщает:

– Он купил мне квартиру.

Я улыбаюсь. Почти как дурочка.

– Ну… это же здорово! Иметь свой дом, я имею в виду. Можно позвать гостей…

–И машину. Крутую такую тачку, тысяч за сто.

– У нас без машины сложно, – тут же отзываюсь. – Мне в этом году тоже уже можно получать лицензию, но папа… Алекс против. Говорит, это небезопасно в Сиэтле. И у нас же Стэнтон всё равно отвозит Лурдес и Аннабель в школу, так что… Я пока без машины, – улыбаюсь во весь рот.

Сама не понимаю, почему так сильно стараюсь ему понравиться. И, кажется, чем упорнее он отталкивает меня, тем сильнее мне хочется к нему приблизиться!

– Я ненавижу гостей! – неожиданно заявляет.

Мои брови взлетают в недоумении.

– Ты сказала, своя квартира – это возможность принимать гостей, так вот: я ненавижу гостей.

– Почему?

– Потому что они хитрецы. Входят в твой дом, трогают твои вещи, а потом просто сваливают. И забывают о тебе сразу же, как захлопнется твоя дверь.

– Не все такие. Есть хорошие, добрые люди. Если не общаться, не дружить ни с кем, то можно же совсем одичать!

Эштон отходит от меня, распечатывает новую коробку с гирляндами, некоторое время распутывает их, затем неожиданно продолжает наш диалог:

– И что в этом плохого?

Я даже не сразу сообразила, к чему именно относился этот вопрос.

– В чём?

– В дикости.

– Ну… Одному ведь плохо… Не с кем поговорить, поделиться своими проблемами, попросить о помощи… Да и просто поболтать за чашкой чая!

– Вы все тут пьёте только кофе.

Последнюю фразу он произнёс словно с ненавистью.

– Или кофе… Какая разница. Дело ведь не в этом, дело в тепле, которым люди согревают друг друга!

Эштон внезапно отрывается от гирлянды и окунает меня в долгий, пронзительный, глубокий взгляд. Взгляд, полный боли, как мне показалось в ту секунду. Таким я тоже его ещё не видела: он словно оцепенел, застыл на какие-то мгновения, и от этой его странной реакции меня обдало холодом, я буквально почувствовала, как струятся ледяные потоки по моей спине.

– И кстати, мы с папой пьём только чай. А мама кофе… – зачем-то сообщаю ему.

В глазах Эштона загорается нечто ещё более болезненное, но и доброе, тёплое, в то же время.

Мы снова молчим и продолжаем работать. И мне больше совсем не хочется говорить. Кажется, рядом с Эштоном проще и легче молчать. Для всех проще.

Закончив террасу на втором этаже, я предлагаю:

– Пойдём в дом, темно уже. Завтра закончим. Приедешь?