А потом он вез меня домой, сжимая мои дрожащие пальцы на коробке передач. И только время от времени убирал руку, чтобы переключить скорость.

– Вер… Верочка…

Картинка прошлого закружилась перед глазами, скомкалась и исчезла. А вот ощущение чужих горячих пальцев, сжимающих мою руку, осталось. Я подняла будто свинцом налитые веки.

– Семен?

– Ну вот. Пришла в себя. Сейчас позову доктора.

Какого доктора? Я ничего не понимала, отъезжая в небытие и только крепче вцепляясь в руку мужа.

– Нет. Не уходи.

– Да куда ж я с подводной лодки денусь?

– Пить хочется, – прошептала я, едва ворочая языком. – Что вообще случилось?

– Тебе сделали операцию. Ты что, правда, ничего не помнишь?

– Кажется, помню, – подумав, ответила я. Туман постепенно рассеивался, хотя меня нет-нет да и выключало.

– Ты еще в реанимации. Я тут немного навел кипиш, меня пустили.

– Ну зачем? Опять ты…

– Да я ж там чуть умом не тронулся, Вер.

Я кивнула. Из глаз почему-то потекли слезы. Он действительно меня любил. Какой-то странной, одному ему понятной любовью.

6. Глава 6

Вера

«Восстановление после гистерэктомии – один из тех случаев, когда можно позволить другим людям помочь. Если кто-нибудь предложит вам помощь – сходить в магазин, присмотреть за вашими детьми или убраться в доме – обязательно соглашайтесь. Людям приятно помогать, и вы тоже испытаете самые положительные эмоции»…

Были бы силы – я бы фыркнула, это прочитав. А так лишь выключила телефон и отвернулась к стенке. Может, я, конечно, придиралась, но каждая статья, призванная поддержать женщин, только еще больше меня накручивала. Какой дурак решил, что в них можно упоминать детей? А если их нет? Ну, нет! И теперь уж не будет? Почему никто не подумал о том, какой это триггер? Советчики…

Экран телефона вспыхнул – пришло новое сообщение. Никита! Боже, я ведь о нем даже не вспоминала все эти дни. Как-то совсем не до него было, а тут… Нет, это была не радость, но хоть какая-то эмоция. Десятки сообщений!

«Добрый день. Я пришел, как мы договаривались, а в деканате сказали, что вы на больничном. Выздоравливайте».

«Может, выслать правки вам на почту? Я уже закончил с первым разделом».

Переходя от сообщения к сообщению, можно было проследить, как менялось Никитино настроение. От легкой озабоченности к настоящей панике.

«Вер, ответь. Я с ума схожу».

«В деканате ничего не говорят, только то, что ты заболела».

Ты…

Он почти никогда себе не позволял мне тыкать. Только когда в любви признавался. В одном из сообщений еще в начале года. Глупый мальчишка. И я глупая. Потому что не смогла, не захотела пресечь, зарубить это все на корню. Точней, не так. Я, конечно, его отбрила. Указала на очевидные факты – что я замужем, что я – преподаватель, а он – студент, но Ник не сдавался. Сверлил меня на парах черным взглядом. Высокий такой, красивый, дурной. Самый популярный мальчишка в нашем университете. Он мог замутить с любой, но почему-то запал на меня. И это мне, дуре, польстило.

Надо было его отшить, еще когда он вызвался писать у меня диплом. Конечно, надо было. Но я не смогла. Его влюбленность как будто моей отдушиной стала. И пусть я не позволяла себе ничего такого, было очень волнующе чувствовать на себе его взгляд. Сидеть с ним над проектом, что-то объяснять, чувствуя, как его немного ведет и колотит от нашей близости, и осознавать, что я еще, оказывается, способна пробуждать в ком-то такие чувства.

Он мог, проходя мимо в толпе друзей, тихо заметить «Ты такая красивая», и я потом весь день как на крыльях летала. А если наши взгляды встречались в лекционном зале, то от нас только что искры не сыпались. И я потом ночью, лежа рядом с мужем и пялясь воспаленными от бессонницы глазами в потолок, видела не смутные очертания шикарной люстры, не тени, скользящие по потолку, а смазливую нагловатую физиономию своего студента. А еще почему-то руки. С красивыми музыкальными пальцами, в которых он, когда волновался, вертел карандаш.