– Ну как? Сильно? – спросил криминалист.

– Да уж… – согласился Максим, – Ты снял? Что это может быть?

– Экспертиза покажет, – криминалист достал пластиковый пакетик и при помощи пинцета перенёс в него комочек бетона. – Смотри-ка, а тут арматура была… и, как корова языком, а? Даже вытянулась, прямо… карамельная такая.

Максим ухмыльнулся, направился к письменному столу и присел над бумажками. Взял одну, повертел в руках, бросил. Подошёл к телевизору, отлепил чёрную наклейку под разбитым экраном и увидел выпуклый серебристый шильдик «Sony».

– Хм, – задумался Максим и стал искать другие наклейки.

В четвертом классе Максим понял, что отличается от остальных детей, это случилось на уроке пения, когда на него внезапно напали звуки, – окатили всеми цветами радуги, словно кто-то плеснул в лицо краской. Из нескольких вёдер одновременно. В этом не было ничего красивого или забавного, тогда Максим едва поборол приступ тошноты. Озадаченная учительница сначала припугнула двойкой, а потом отвела в медпункт.

Это было не заболевание и даже не психическое расстройство – синестезия – способность видеть звуки, чувствовать цвета и слышать запахи. На самом деле, в школе, когда ты учишься всему и у всех, это отклонение – первый серьёзный вызов характеру.

Красный всегда красный, запах свежей краски – резкий и наглый, а несмазанная дверь скрипит. Обычно люди видят, обаяют и слышат окружающее именно так, разделяя и раскладывая по полочкам: цвета, запахи, звуки. Но с Максимом природа поступила иначе – перевернула, переплела и смешала, как на рисунках голландца Эшера. В его мире запахи порой имели цвет, оттенки иногда струились звуками, а сами звуки время от времени преображались в картинки. Ко всему прочему Максиму досталось ощущение эмоций на уровне всего спектра восприятия: он слышал медное бряцанье гордости, видел землянистый цвет ненависти и льющуюся серебром симпатию.

Он назвал это «каруселью» – видел в одном из фильмов старый аттракцион с лошадьми, мчащимися по кругу, и лица детей, и морды пластиковых животных, размытые, перепутанные, потерянные. Приступы не были длительными, они всегда уходили. «Карусель» всегда останавливалась.

Крутили у виска друзья, шушукались, спрятавшись под лестницей девчонки, секли двойками учителя. Кличка «Дюза», выданная по фамилии Дюзов, превратилась в «Шиза». Мама, уставшая от работы и женского одиночества, потаскала Максима по врачам, но ничего толкового не узнала и махнула рукой. «У иных, вон, бывает, что кривые да дурные, а этот, вроде, в порядке. Может и само пройдёт».

Само не прошло, и Максим Дюзов сдался.

Привык.

Через пару минут обнаружилось, что на всех предметах в профессорском кабинете отсутствуют значки производителя. На телевизоре под наклейкой спрятан логотип «Sony», на телефоне замазан чёрным фломастером значок «Panasonic», под глобусом, который единственный, кажется, остался нетронутым, до неузнаваемости зашкурена гравировка производителя на подставке. Даже надписи на пластмассовых ручках – и те вытравлены.

Максим потёр лоб, поднял с пола скомканную бумажку и крикнул:

– Студент! – В дверном проёме возник розовый, как поросёнок, Захаркин. – А чем ваш профессор занимался?

– Так это… научной деятельностью… – промямлил практикант.

– Шутишь? – прищурился Максим. – Значит, шашлык-башлык отпадает? Давай конкретней.

– Э-эм, так просто и не скажешь…

– А ты успокойся, подумай. Расскажи всё, что знаешь. Что ваш профессор делал? – Максим заметил борьбу на неспокойном лице практиканта и добавил: – Только человеческим языком, представь, что я студент первого курса.