– Отдай конец! Бросай его мне! – орал Ласаро неуклюжему юноше, который пытался снять канат с кнехта. – Что ж ты такой медлительный… Глуши мотор – трос натянулся! Этот немощный его не снимет…

– Может, задний ход дать? – неуверенно спросил глуховатый Бернардо, добровольно возложивший на себя скромную роль боцмана, но, встав у штурвала, тут же возомнивший себя Магелланом.

– Выруби мотор и отойди от штурвала, дебил! – приказал Ласаро, сопровождая свои требования выразительными жестами.

– А ты уверен, что мы его потом заведем? – усомнился отверженный боцман, однако подчинился вожаку – заглушил двигатель, недовольно спустился с капитанского мостика и угрюмо направился клюку, ведущему в трюм. Чем терпеть оскорбления, лучше пойти проверить наспех сваренную заплату в машинном отделении. На самом деле на этой ржавой посудине времен Батисты, почти такой же дряхлой, как затопленная в этих водах в середине Второй мировой немецкая субмарина, имелась не одна заплата ниже ватерлинии. Но Ласаро и его «боцман» знали только об одной залатанной пробоине.

– Тяни на себя канат, слабак! – кричал во все горло Ласаро. – Вот так, бездельник. Бросай на борт! Наконец-то. Отдать швартовы! – Он входил в роль как мог – ругался нецензурной бранью и суетился, заводясь раньше двигателя.

С горем пополам мотор, основательно прокашлявшись, затарахтел, но как-то болезненно и неуверенно, вяло потащив беженцев к расплывшемуся в пасмурном небе горизонту, за которым простиралась заветная Флорида – форпост американской мечты.

– Я хочу к папе! – Глядя на вскипающие за кормой буруны, Элиансито еще раз напомнил о себе.

– Успокой его, или я его успокою! – ощерясь по-волчьи на Элисабет, грубо предупредил Ласаро. – Отведи его в каюту.

– Там все равно нет места, – огрызнулась Элис и прижала ребенка к груди.

«У этого Ласаро мачете острый, как лезвие. Будь здесь папа, уж он бы ему показал…» – подумал Элиан, и эта приятная мысль вместе с теплым пледом, которым укрыла мальчика мама, стала потихоньку убаюкивать самого юного пассажира злополучной яхты. Неприглядный вид этого баркаса мечты вполне соответствовал тому, что было предначертано ему судьбой, – стать последним пристанищем отправившихся в поисках лучшей доли двенадцати граждан Кубы.

Большинство из них, подобно Ласаро, не дорожили своим гражданством. Некоторые, как дон Рамон, подчинились чужой воле и следовали по вынужденному маршруту. Кое-кто, такой была Элисабет, действовал инстинктивно, спонтанно, непродуманно, повинуясь первой эмоции и прислушиваясь лишь к мимолетной горечи и нестерпимой на скорый взгляд обиде, как это умеют делать латиноамериканские женщины. Но был среди этих горемык, зараженных вирусом отчаяния и пытающихся найти спасительную сыворотку вовсе не там, где ее производят, один человечек, который вообще смутно представлял, куда несет его эта некрасивая и обшарпанная лодка страха, которую взрослые почему-то приняли за ослепительно-белый корабль надежды…

Неутомимые волны бились о борта, разбалтывая яхту, как свирепая горная река бросает из стороны в сторону байдарку бесшабашных экстремалов – фанатов рафтинга. Морская болезнь, вечная невеста шторма, накрыла всех своей обездвиживающей фатой.

Люди, не привыкшие к качке, блевали прямо в каюте, больше не соблюдая приличий и теперь уже вслух проклиная Ласаро. Ведь это он убедил всех, что в штиль и безоблачную погоду пограничные катера будут шнырять повсюду, а значит, им несдобровать. А в пасмурный день с небольшим штормом их не взять на абордаж. В условиях плохой видимости они проскочат незамеченными… Лучше бы их заметили.