Я оборвал поток нахлынувших на меня поток философских мыслей и прислушался к разговору «ангелочков».

– …а я думаю, сейчас облажаемся, и все, кабзда! – размахивая руками, говорил Астарот. – У меня ещё в ботинке камешек какой-то дурацкий. Я думал, надо его вытащить, а тут Сэнсей, вот это все… Стою на сцене, свет в глаза, публика орет. А я про этот камешек думаю!

– …а я говорю: «Спасибо!», улыбаюсь изо всех сил, а сам думаю: «Вы бы мне ещё ионику дали!»

– Боря, побойся бога, нормальный у тебя был синтезатор! В Новокиневске такой только у Конрада в группе!

– Но звучание совсем не то!

– А потом налетают какие-то парни с нашими кассетами и просят подписать! А я даже не знаю, что пишут в таких случаях вообще!

– И что написал?

– Костяну от Астарота.

– Да блин! Надо придумать что-то прикольное уже…

– А много кассет разобрали? Велиал, ты нас слушаешь вообще?

– Все, сколько я взял, – ответил я. – Пятнадцать. Блин, знал бы, что так получится, больше бы взял. Спрашивали больше, я сказал, чтобы в «Юбилейный» приходили.

Мы решили, что пора уходить, как-то все вместе, не сговариваясь, где-то часа через полтора после выступления «ангелочков». Когда сцену заняли уж какие-то совсем трэшовые коллективы, а градус алкоголя в толпе повысился настолько, что догонять публику ни у кого из нас не было ни желания, ни возможности. Сэнсей тоже к этому моменту погрузился в свою «алконирвану», так что мы незаметно свалили и направились, было, домой. Забрались на свою мансарду, уложили спать Кристину, а сами сначала смотрели на ночные огни через удивительное полукруглое окно. А потом, когда пошел настоящий снег вместо того недоразумения из смеси воды и льда, оделись и пошли гулять. Потому что спать не хотелось совершенно. Да и глупо как-то. Вокруг нас ночной Питер, а мы спать ляжем? Не такая долгая у нас поездка, чтобы так безалаберно распоряжаться временем.

Гуляли, болтали, совершенно не слушая друг друга. Делились только что пережитыми эмоциями. Пьянея от вязкого питерского воздуха, вперемешку с собственным счастьем. Я сжимал в руке холодные пальцы Евы. Иногда мы встречались взглядами. И каждый раз мое сердце начинало биться сильнее, когда я видел блеск ее глаз.

– Может, наденешь перчатки? – тихо спросил я, когда мы чуть отстали от остальных. – Замёрзла же!

– Знаешь, я так давно хотела сюда попасть, – сказала она и положила ладони на металлический парапет. – Я хочу трогать этот город голой кожей. Хочу его касаться, впитывать… И мне совсем не холодно!

Я обнял Еву за плечи. Она прижалась ко мне спиной и положила голову мне на плечо.

– Люблю тебя, – прошептал я.

– Я тоже тебя люблю, – ответила она и посмотрела мне в лицо. Растаявший снежинки блестели в ее волосах, словно маленькие бриллианты. – Я иногда с ужасом думаю, что было бы, если бы мы в тот вечер не встретились.

– Значит встретились бы в другой, – сказал я, коснувшись губами ее щеки.

– Или в другой жизни, – Ева порывисто вздохнула и снова уставилась в черные воды Невы, покрытые крупными мазками белого льда.

– Велиал! Ева! Вы где там? – закричал Бельфегор с моста.

Мы обменялись быстрым поцелуем и помчались догонять «ангелочков», которые стояли уже на Дворцовом мосту.

– Да не могу я ничего есть, у меня голова болит… – простонал, а Кристина, отодвигая от себя тарелку с яичницей.

– Тебе надо поесть! – назидательно сказал Бельфегор. – Тогда голова пройдет.

– Ой, отвали, много ты понимаешь! – заныла Кристина.

Честно говоря, я сомневался, что у нее такое уж дикое похмелье. Во-первых, выглядела она лишь самую малость утопленной, да и то скорее потому, что ее платиновые волосы были в некотором беспорядке. А во-вторых началось оно у нее ровно в тот момент, когда она узнала, что пока она спала, мы ушли гулять. А она пропустила прогулку по ночному Питеру. И голова у нее заболела ровно в тот момент, когда все взялись делиться впечатлениями.