– Я бросался камнями в котенка, – неожиданно сказал Габриель.

– Это ужасно, – спустя долгую, очень долгую минуту произнесла Фэл, но руки не отняла.

– И он, кажется, умер…

– Ты точно знаешь это?

Еще бы Габриелю не знать!

Все из-за Америки, из-за того, что он распустил язык, чтобы отвлечь внимание Осито от дневника Птицелова. Никакого особого смысла в я хочу с вами в Америку Габриель не вкладывал, но медвежонок запомнил. И сказал об этом брату.

Все выяснилось на следующий же день, когда они встретились впятером.

– Значит, хочешь с нами в Америку? – еще раз для верности поинтересовался Кинтеро.

– Да, – соврал Габриель, втайне надеясь, что американские перспективы – дело отдаленного будущего, которое может и не случиться.

– Мы кого попало не берем, и зря Осито проболтался… Ну, он за это уже получил…

– Я – не кто попало.

– Это еще надо доказать.

Габриель ничем не отличается от всех остальных мальчишек, от всех остальных людей: стоит только появиться тени запрета, как он тотчас же начинает страстно желать запретного, – хотя еще минуту назад ни о чем таком не помышлял.

– Разве я не делал все то, что нужно? Не помогал вам? Какие еще нужны доказательства?

– Идем…

…Это была окраина парка – достаточно глухая, тоскливая и неприятная.

Сюда редко забредают посетители, они предпочитают центральную часть с более-менее ухоженными дорожками; они вообще предпочитают другие парки. Те, что находятся в центре Города и ближе к морю; те, что полны туристов, мороженщиков, смотровых площадок, родителей с детьми и табличек, указывающих на тот или иной архитектурный памятник.

А от этой пыльной зелени и куска обвалившейся ограды ничего хорошего ждать не приходится.

Габриель и не ждал, он молча сидел между Кинтеро и медвежонком – Мончо и Начо куда-то исчезли. А когда появились, то несли в руках наглухо завязанный мешок: тот шевелился и мяукал, и сердце Габриеля на секунду замерло в недоумении, а потом забилось часто-часто.

– Это еще что такое? – спросил он у Кинтеро.

– Это? – Кинтеро сплюнул и ухмыльнулся. – Это твое испытание.

Когда они успели набрать столько камней?

Небольшая горка – перед медвежонком, чуть побольше – перед его братом, даже у вновь прибывших Мончо и Начо в руках по булыжнику.

– Давайте! —

командует Кинтеро, и Мончо становится единственным обладателем мешка. Отделившись от Начо, он подходит к ограде, присаживается возле нее на корточки и развязывает тугой узел.

Котенок.

Совсем малыш, темно-рыжий, с белой полоской вдоль спины, с белым пятнышком на груди, с белыми носками на передних лапах. Котенок щурится от внезапного яркого света, делает несколько шагов и заваливается на бок. «Какой потешный», – думает Габриель, вот бы Мария-Христина обрадовалась! У его непробиваемой старшей сестры есть одна слабость (за исключением Хавьера) – такие вот кошки. Комната Марии-Христины переполнена кошками, они живут на обоях и портьерах, на наволочках и покрывале, как пить дать – Мария-Христина была бы счастлива без меры.

Котенку не место в мешке и не место у ограды.

Он замечательно устроился бы в комнате сестры, и блюдце с молоком его, несомненно бы, обрадовало.

– Ты с нами? – спрашивает Кинтеро.

– Конечно. – Габриель не понимает, к чему клонит Кинтеро, но, на всякий случай, произносит именно это слово.

Камень, пущенный Осито, падает рядом с темно-рыжим малышом, не задев его.

– Раззява! Косые руки!.. – Кинтеро совершенно наплевать, что котенок перепугался насмерть, жалобно открывает рот и пищит. – Теперь ты, Мончо!

Мончо много точнее, чем увалень Осито.