– Он здесь, смотри. В твердом и мягком переплете и даже в суперобложке. Есть на немецком языке, если сюда заглянут немцы.

– А если заглянут французы?

– Французский перевод тоже имеется. Не волнуйся, ни один француз не уйдет без Тома Шарпа.

– Французы – крепкие орешки, – смеется Фэл.

– Ничего, я их расколю. Раз-раз, и готово. У меня есть свои соображения, как раскалывать французов.

– Ты мне расскажешь?

– Обязательно.

Подарочная полка, приготовленная и оформленная специально для Фэл: «Популярная астрономия», «Релятивистская астрофизика», каталог нейтронных звезд, нобелевская речь Энтони Хьюиша[4], ротапринтное издание «Системы мира» Лапласа; брошюра «Что мы знаем о Магеллановых Облаках?», «Теория внутреннего строения и эволюции звезд» в трех томах, коллекционный сборник снимков, сделанных телескопом Kueyen VLT Европейской южной обсерватории в Чили (Фэл стажировалась там на заре туманной юности).

Kueyen VLT! – она так растрогана, что едва не плачет.

– Потрясающе, дорогой мой! Скажи, ты сделал это для меня?

– Ну… не то чтобы только для тебя. Люди до сих пор интересуются звездами.

– Правда?

– Представь себе.

– Пожалуй, я куплю у тебя фотоальбом. И нобелевскую речь Хьюиша.

– Зачем тебе чья-то нобелевская речь? Впору подумать о своей собственной. Я верю, что тебе придется произнести ее, рано или поздно.

– Льстец! – Фэл треплет Габриеля по затылку. – Я не настолько значимая величина в науке.

– Значимая, очень значимая. Для твоего глупого племянника – уж точно.

– И вовсе ты не глупый. И магазин у тебя получился замечательный. Очень уютный. Поверить не могу, что это тот самый малыш Габриель, которого я безбожно отшлепала когда-то! Помнишь?…

Еще бы он не помнил!

…Священник, в чей рот залетела пчела; остальные насекомые, ринувшиеся в щели гроба, чтобы успеть на уходящий поезд. Это воображение подсунуло Габриелю сказочку про поезд, на котором отец отправится в небытие, до свидания, папа, счастливого пути!..

Счастливого пути!

Вот что сделал тогда Габриель: помахал рукой комьям земли, падающим на гроб. И улыбнулся.

Когда все было кончено, они потянулись к центральной аллее кладбища: мама впереди, Мария-Христина с темной лошадкой Хавьером – следом, а диковинная тетушка Фэл и вовсе пропала куда-то. Габриель позабыл думать о ней, сосредоточившись на мыслях про пластинки, старые цирковые плакаты и сигары, что теперь будет с ними? Никому они не нужны – мама не любит цирк, а Мария-Христина всегда называла пластинки старьем и никчемным хламом, кто теперь помнит какого-то Марио Ланца, кто возбудится на какую-то Марию Каллас?…

Наибольшая опасность угрожает сигарам – их может заграбастать Хавьер, подговорить влюбленную Марию-Христину и заграбастать – все до единой, нужно придумать план по спасению сигар. Прямо сейчас, невзирая на жару и на грустное место под названием «кладбище».

Придумать ничего путного Габриель так и не успел: кто-то сильным ударом сшиб его с ног, а потом подхватил за ворот рубахи и хорошенько встряхнул.

– Ты маленькая сволочь, – услышал он над самым ухом. – Бездушная маленькая сволочь!

– Пусти, – сказал Габриель, едва сдерживая слезы обиды и негодования. – Дура!

«Дура» относилась к новоявленной родственнице-радиоастроному-или-как-там-еще, ведь это она, чертова родственница, распустила руки и унизила Габриеля.

– Сам ты дурак, – ответила тетка в стиле малыша Осито. – Я видела, как ты улыбался, когда хоронили твоего отца, разве можно быть такой канальей?

– Я не улыбался.

– Улыбался. Маленький, а врешь. Изворачиваешься. За что только он любил тебя?