Через трое суток в Ярославле о нем вспомнили («У нас там был этот… как его… начальник штаба») и сдали в КГБ.

За трое суток он превратился в дикое, волосатое, взъерошенное существо с выпученными глазами и острым кадыком. Пахло от него так, что вокруг носились взволнованные мухи.

– Ну? – спросили его в КГБ.

– Я – Зверев! – заявил он с видом среднего каторжанина. – Я – старший помощник начальника штаба! – добавил он не без гордости и подмигнул. Мигать не хотелось, просто так получилось. Рожа – самая галерная.

– Документы есть?

– Как-ки-е до-ку-мен-ты? – в который раз задохнулся Миша. – Я в баню шел! Вот! – и в доказательство он сунул им под нос веник, которым иногда подметал в вагоне.

– А чем вы еще можете доказать?

– Что?

– Ну, то, что вы – Зверев.

Миша осмотрел себя и ничего не нашел. И тут он вспомнил. Вспомнил! Что в Ярославле у него есть дядя! Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись!

– Дядя у меня есть! – вскричал он. – Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись! Родной дядя! Едри его мать!

К дяде поехали уже к ночи.

– Вы такой-то?..

– Я… такой-то…

– Одевайтесь!

И дядя вспомнил то героическое время, когда по ночам выясняли, кто ты такой.

Родного дядю привезли вместе с сандалиями. Когда он вошел в помещение, к нему из угла, растопырив цепкие руки, метнулось странное существо.

– Дядя! Родной! – верещало оно противно, дышало гнилым пищеводом и наждачило щеку.

– Какой я тебе дядя?!. Преступник!.. – освобождался дядя, шлепая существо по рукам.

Дядю успокоили, и под настольной лампой он признал племянника и прослезился.

– Служба у нас такая, – извинились перед ним, – вы знаете, черт его знает, а вдруг…

– Да! Да!.. – повторял радостный дядя. – Черт его знает! – и пожимал руки КГБ, племяннику и самому себе. Радующегося непрерывно, его увезли домой.

– А вы, товарищ Зверев, если хотите, можете прямо сейчас идти на вокзал. Здесь недалеко. А мы позвоним.

На вокзал он попал в четыре утра. Серо, сыро, и окошко закрыто. Миша постучал, тетка открыла.

– Я – Зверев! – сунул он свою рожу. – Мне билет нужен. Вам звонили.

– Давайте деньги.

– Какие деньги? Я же без денег! Ты что, кукла, – он заскреб щетиной по прилавку, – совсем, что ли, людей не понимаешь?

«Кукла» закрыла форточку. Нервы, расшатанные вагоном, КГБ и дядей, не выдержали.

– Я – Зверев! – замолотил он в окошко. – Я от КГБ! Вам звонили! Я от КГБ! От! Ка! Ге! Бе! – скандировал он. Тетка взялась за телефон:

– Здесь хулиганят!

Миша молотил и молотил:

– Я – Зверев! Открой! Эй!

За его спиной уже минут пять стоял милиционер. Он дождался, когда Миша устал, и вежливо постучал его по плечу. Миша обернулся.

– Вы Зверев?

– Да-а… – Миша до того растерялся оттого, что его хоть кто-то сразу признал, что расплакался и дал себя связать. В машине он припадал к милицейскому плечу и, слюнявя его, твердил, что он – Зверев, что он – в баню, что он – в КГБ…

– Знаем, знаем, – говорили ему мудрые милиционеры.

– А я еще старший начальник помощника штаба! – останавливался среди соплей Миша и, отстранившись и вперившись, напряженно искал возражений.

– Видим, видим, – отвечали ему милиционеры. Мудрые милиционеры сдали его немудрым, а те заперли его до понедельника.

Миша замолотил опять:

– Я – Зверев! Сообщите в КГБ! Я – Зверев!

– А почему не в ООН? Пересу де Куэльяру, ему тоже будет интересно, – говорили немудрые и пожимали плечами. – Ну, так нельзя! Не дают работать. Накостылять ему, что ли? Чуточку… – и накостыляли…

В конце концов, в понедельник все разобрались во всем! (Едри его мать!) КГБ с милицией проводили его на вокзал, вручили ему билет, посадили в поезд, и он начал обратный путь на свой полустанок…