И четвертый фактор. Я хотел оспорить распространенное мнение, что сейчас совсем другие времена: иные ценности, технологии, социальные медиа и т. п., а значит, прежние идеи о власти и влиянии уже неактуальны. Неудивительно, что народ неоднозначно относится к моим занятиям и трудам, столь отличным от программ бизнес-школ и других курсов по лидерству и управлению. Власть – и особенно организационная политика – нынче, что называется, не в фаворе.

Есть множество книг и исследований, которые якобы посвящены теме власти, однако весьма противоречивы в том, что касается излагаемых техник, стратегий и подходов, призванных помочь людям стать более могущественными и влиятельными. Многие комментарии о власти, вроде бы оптимистичные, воодушевляющие и часто достаточно популярные, удивительным образом оторваны от эмпирических реалий социальной жизни в силу панглоссианских взглядов их авторов на человеческое поведение и социальный мир. Искренние и благонамеренные попытки таких комментаторов сделать мир лучше, игнорируя или активно отвергая фундаментальные, непреходящие реалии власти и человеческого поведения, почти наверняка обречены на провал, равно как и попытки построить ракету без учета законов физики и термодинамики. Вот лишь несколько примеров работ о власти, которые я нахожу далекими от суровой действительности.

Мозес Наим написал книгу «Конец власти»[7], где рассказывает об ограничениях, с которыми власть имущие сталкиваются в проявлении своих полномочий. Он отмечает, что многие сильные мира сего не раз признавались ему в том, что видят пропасть между предполагаемой (воспринимаемой) и реальной властью. Когда знаменитый Марк Цукерберг основал книжный клуб в Facebook, он назвал книгу Наима первой в своем списке[8].

Надеюсь, вы оцените иронию. Когда я это пишу, Цукерберг децентрализует свое управление Facebook, но у Facebook, конечно же, как и у многих других компаний Кремниевой долины, мажоритарная система структуры управления, гарантирующая, по меткому замечанию журналистки New York Times Кары Суишер, бессменное правление Цукерберга[9]. Возможно, кто-то и сталкивается с серьезными ограничениями своей власти, но уж точно не Цукерберг; многие больше плачутся, как их притесняют, чем это есть на самом деле.

В той же книге, часто приводимой в качестве примера серьезных изменений, которые претерпевают теории и реалии власти, Наим задается вопросом о последствиях глобализации для экономической концентрации. Исходное предположение состояло в том, что глобализация бизнеса (и, следовательно, конкуренция) поспособствует рассредоточению экономического могущества. Этот вопрос возник у Наима в 2013 году. К настоящему времени ответ ясен, и он не такой, как многие ожидали. Не только в США, но и во всем мире антимонопольные властные структуры готовятся к битве, потому что глобализация усилила концентрацию власти и богатства, причем не только в сфере высоких технологий и телекоммуникаций, но и в ретейле (возможно, вы слышали об Amazon?). После финансового кризиса 2008–2009 годов банки, которые критиковали за то, что они слишком крупные, чтобы потерпеть крах, стали еще крупнее. Так что вся эта история об исчезновении монополий и децентрализации экономической власти не более чем популярная басня[10].

Джереми Хейманс и Генри Тиммс в своей книге «Новая власть»[11] обосновывают тезис, что власть не рушится, а кардинально трансформируется благодаря таким вещам, как интернет, социальные сети и новые модели коммуникации. Эти социальные и технологические изменения способствуют демократизации (слово, которое Хейманс и Тиммс часто используют), сменяя старую власть, принадлежащую немногим, на новую, доступную все большему количеству людей. Их основной аргумент, высказываемый рядом других авторов, состоит в том, что возможность без труда приобретать коммуникационную платформу (скажем, создавать блоги и учетные записи в социальных сетях, таких как Twitter, Facebook и Instagram) и иметь доступ к мировой информации (вспомните Google) приведет к бурному росту инноваций и общественных движений. В общем, цитируя известный в 1960-е годы афоризм, это даст власть народу, что вызывает ассоциации со знаменитой, но не увенчавшейся успехом «арабской весной».