Перед глазами всё поплыло, но я успел бросить последний взгляд на неё. Её лицо всё ещё оставалось напряжённым, но в глазах появился проблеск… чего? Жалости? Вины?

И в этот момент я понял: мои слова действительно задели что-то в этом идеальном, но хрупком мире. Может, это стоило того.

Я открыл глаза, и сначала не понял, где нахожусь. Всё вокруг – белое, как снежная буря, и пустое, как забытая церковь. Воздух был неподвижен, глухой, но тяжёлый. Он давил на грудь, как одеяло, которое ты не можешь сбросить. Я попытался сделать вдох, и вдруг почувствовал, что не сижу здесь. Я… вижу себя. Снаружи.

Это было как кошмар, где ты бежишь и видишь, как твои собственные ноги утопают в грязи, но бежать легче не становится. Я видел себя – сжатые губы, тяжёлый взгляд, руки сжимающие подлокотники кресла, как якорь. Но я больше не управлял этим телом.

– Геннадий Вальков, – произнёс голос.

Он не был громким, но в нём была такая тяжесть, что казалось, слова оставляют в воздухе вмятины. Я медленно поднял взгляд, и там был он.

Допросный.

Нет, его нельзя было назвать человеком, хотя его лицо было слишком похожим на человеческое. Как кукла, идеальная и безжизненная. Чересчур симметричные черты, кожа – слишком ровная, безупречная, будто отшлифованная до блеска. Но самое страшное были глаза. Они были серыми, глубокими, холодными, как затянувшееся небо перед бурей. Они не моргали. И это было хуже всего.

– Вы знаете, почему вы здесь? – спросил он.

Я хотел ответить. Хотел сказать, что я здесь из-за глупого высказывания, что всё это недоразумение. Но язык будто приклеился к нёбу. Тишина стала густой, словно кипящее масло.

Он не ждал. Он не должен был ждать.

– Ваши слова, – продолжил он, словно читая из невидимого протокола. – «Каждый момент был моим. А не результатом чьего-то алгоритма». Эти слова ставят под сомнение основу Общественного Алгоритма. Они провоцируют хаос.

Я почувствовал, как внутри поднимается что-то. Гнев. Но не обычный, не резкий. Это был медленный, вязкий гнев, как грязь, заполняющая трещину в сердце. Мои пальцы дрогнули. Я взглянул на свои руки – они сжимали подлокотники кресла так сильно, что костяшки побелели.

– Это просто слова, – выдавил я наконец. Мой голос звучал хрипло, как у человека, который давно забыл, как говорить. – Вы серьёзно думаете, что слова могут что-то разрушить?

Он наклонился вперёд. Медленно, плавно. Его движение было слишком точным, как у хищника, который не спешит – он знает, что добыча уже в капкане.

– Каждое слово имеет значение, – произнёс он. – В вашем мире это не так. Здесь это основа. Ваше мнение – это угроза.

Моё мнение – угроза? В этот момент меня прорвало. Я выпрямился, подавшись вперёд, почувствовав, как гнев вспыхнул ярче.

– Угроза для чего? Для вашего… вашего «алгоритма»? – я почти кричал, но не мог остановиться. – Вы строите мир, где никто не может сказать ни слова, чтобы не разрушить ваш дом из карточек! Вы боитесь, что кто-то вспомнит, каково это – быть человеком, а не чёртовым винтиком в вашей системе!

Он слушал. Или делал вид, что слушает. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он просто смотрел. Это был взгляд человека, который давно перестал быть человеком.

– Мы не боимся, – сказал он, наконец. Его голос оставался ровным, но теперь в нём было что-то… хуже, чем угроза. Это была уверенность. Уверенность в том, что они всегда побеждают. – Мы контролируем.

И в этот момент я почувствовал, как что-то холодное скользнуло по моей коже. Это было нечто невидимое, как тень, но я знал, что это его тень. Она пронизывала меня, как нож, вытаскивая мысли, эмоции, чувства. Я пытался сопротивляться, но мои руки больше не слушались. Я не мог даже пошевелить пальцем.