Под эти слова неслышно, невидимо и пока неощутимо уходила эпоха и умирала страна, которой мы с оружием в руках присягнули на верность. И которую не смогли защитить и не захотели спасти. Но мы этого не знаем: сегодня, здесь, сейчас мы учимся защищать эту страну, мы еще верим, что исполним свой долг. И исполняли его, пока могли…

Что есть солдат? Солдат есть безропотная скотина, обязанная выполнять приказы своих командиров. Об этом тактично и уклончиво говорится в военной присяге: «Стойко переносить тяготы и лишения воинской службы», – и более ясно в дисциплинарном уставе: «Приказ начальника – закон для подчиненного». Еще солдат есть бесплатная, безответная рабсила.

С сентября курсантов стали припахивать на гражданские работы, то есть наша народная армия оказывала за бесплатно помощь народу в его труде на благо родины, но при этом еще и гарантировала этому народу свою защиту. Во как! Другой такой армии в мире не найти! Так нам с гордостью говорили замполиты.

Работы так работы, нам по… барабану, в общем. Уголек по ночам разгружали, траншеи копали, в колхозах картошку убирали, трудились-пахали вместо боевой учебы. Грех жаловаться, все лучше, чем по тем же полям с оружием бегать. Вот тут-то я и развернулся! Показал все, на что способен! Работать не работал, а уж жрал так, что за ушами трещало, и все норовил вздремнуть. Самогоночку дегустировал, сальцом закусывал, на белесых и дебелых литовских девиц засматривался.

Осенью, в самом начале октября, копаем мы отделением картошку на народном поле литовского колхоза. Наш командир отделения куда-то ушел, мы свободны. Раз надзора и вечных понуканий нет, то и работы нет. Поле после дождя мокрое, ветер зябкий, я, закутавшись в бушлат, сижу на корточках рядом с оцинкованным ведром, наполовину заполненным перепачканной мелкой картошкой. Маскируюсь, ввожу возможного наблюдателя в заблуждение, пусть думает, что я работаю, а сам в это время предаюсь предосудительной медитации. О доме думать бессмысленно, ни о чем другом думать не хочется, в общем, чистейшей воды медитация: мыслей ноль, тело расслаблено, время как отсутствует.

Чувствую, как в спину меня деликатно толкнули, не реагирую. Во-первых, лень двигаться, во-вторых, офицер или сержант деликатничать бы не стал, уж двинул бы так двинул, на всех остальных мне в состоянии углубленной медитации, почти в «самадхи»[15], было просто наплевать.

– Солдат? – с какой-то подозрительной неуверенностью спрашивает обошедший меня немолодой, седоватый и морщинистый мужчина. Судя по скромной рабочей одежде, акценту и манере поведения, типичный литовский хуторянин, в руке у него топор.

Я мигом вспомнил все слухи о том, что литовцы до сих пор режут советских солдат, и резво вскочил. Бац! Бью хуторянина ногой в пах, он загнулся и застонал. Выхватываю у него топор и торжествующе ору:

– Что съел, сука?! А вот х… ты десантника за так возьмешь!

– Не брать, не есть, – испуганно кричит хуторянин и закрывает руками лицо.

На мой вопль спешит подмога, это остальные бойцы нашего взвода по-десантному шустро выскочили из своих сладко-горьких дум и, разбрасывая кирзовыми сапогами черную полевую грязь, бегом спешат на выручку.

– Зачем тебе топор? – сурово допрашиваю я литовца.

– Дрова рубить, – пытается он ввести в заблуждение доморощенного следователя. Ну знаете ли! Я не зря еще до службы прочитал столько детективов, меня не обманешь. – Я что так похож на бревно? – с максимальным сарказмом спрашиваю я и грозно взмахиваю трофейным топором.

Подбежавшие товарищи с сильнейшей неприязнью смотрят на поверженного литовца. Понимаете, мы уже тогда наслушались от литовцев: «оккупанты», «захватчики», «русские свиньи». Хотя чисто русских у нас было в общем-то немного, в основном преобладали украинцы, белорусы, татары и представители многочисленных народов Дагестана, но, слыша слово «русская свинья», каждый понимал, что обращаются лично к нему, и очень сильно, до дрожи в кулаках, обижался на литовских «патриотов». В известном смысле мы тогда все, вне зависимости от национальности, были русскими.