Бывало и такое, что друг по другу из-за несогласованных действий били или по ошибке, а чаще всего – по раздолбайству. И потери такие несли, нашу роту это не коснулось, а вот иным подразделениям доставалось. А тут все прямо как по маслу прошло.

Ну все, пора к своим двигать. Встаю и смотрю на Филона, у него от химического дыма все лицо красное. Он на меня глядит и хохочет:

– Ты теперь точно красномордый!

Протираю лицо рукой, смотрю на ладонь: вся красная. Бью ногой уже пустой, но все еще чуть чадящий едким удушливым химическим дымом цилиндр.

Вот из-за этих густых, далеко заметных ярко-красных сигнальных дымов и возникла легенда о применении нашими войсками в Афганистане химического оружия. Не применяли, лично я о таком даже и не слышал, а слухам из «достоверных, но пожелавших остаться не названными, источников» не верю. Не было военной необходимости такое оружие применять, и обычным вполне справлялись.

– Повезло нам, ребята, – подходя к нам, говорит Витек, рядом с ним, счастливо улыбаясь, идет Герка.

Как же мы рады, что живы остались. Бешенным звоном забили тревогу «фибры души».

– Ложись! – кричу я, сам падаю и только потом слышу заунывный, противный вой летящей к нам мины.

Разрыв не вижу, только бьет по барабанным перепонкам сотрясенный взрывчаткой воздух, слышу такой противный, клекочущий вой осколков, чувствую резкий сильный удар – и дальше беспамятство темноты. Все так быстро произошло. Раз! Даже ахнуть не успел, и готово, ты уже труп.

Первое, что почувствовал, когда очухался, это дрожь в ногах, мокроту в штанах, и ужаснулся. Да неужто обоссался? Бывало такое не от страха, не приходя в сознание, раненые под себя прямо в штаны мочились. Потом бьет по нервам резкая, дергающая боль. Смотрю, кровь из левой ноги хлещет, течет и по штанам расползается. В ляжку меня долбануло. Сначала даже облегчение почувствовал, значит, не навалял в штаны. Может, и смешно, но это так. Поворачиваюсь на бок, выдергиваю из штанов узкий брезентовый брючный ремень – тремпель, чуть привстав, накладываю повыше раны жгут. При ранении главное – кровью не истечь. И только потом осматриваюсь. Филон сидит рядом с лежащим Витьком и башкой мотает – жив. Герка, обалдев, смотрит на рацию, она вся осколками искорежена. Помню, до взрыва она у него на спине была, значит, уже разбитую снять успел.

– С Витьком чего? – спрашиваю я, пересохло горло, хрипят связки, и слова выходят из глотки тихие и как бы неуверенные.

– Сейчас перевяжу, – встав, идет ко мне Филон и на ходу разрывает индивидуальный пакет, достает бинт, присаживается рядом и начинает поверх штанов бинтовать.

– А Витька убили, – бесцветным голосом говорит он.

– Я уж понял.

– У меня промедол остался. – Вот уже и Герка подошел, достает шприц-тюбик и колет мне в ногу повыше повязки.

– Повезло Витьку, – тем же бесцветным тоном говорит Филон, – ему всю спину осколками посекло и позвоночник перебило, и крохотная ранка на затылке. Сразу отъехал, не мучился.

Разное оно, везенье на войне, бывает. Коли судьба такая, то лучше уж так, сразу. А так… даже если бы выжил Витек, то кому он потом с перебитым позвоночником да парализованный нужен-то был бы? Разве что матери. Может, и жене, но это вряд ли.

– Идти-то можешь?

Встаю, кровь уже не идет, боль промедол снял, кость вроде не задета, жить можно.

– Доковыляю как-нибудь.

Филон и Герка заворачивают Витька в плащ-палатку, примеряются, как нести.

– Если бы тебя вместо Витька грохнули, нам бы легче было, – скривился Филон, опуская на землю мертвое тело.

– Почему? – апатично глядя, как он возится с плащ-палаткой, интересуюсь я.