– Мишель, хватит дуться. Ты хочешь быть взрослой, так не веди себя как ребенок. Я задал вопрос, ты отвечаешь. Это у нормальных и воспитанных людей называется диалог, – с расстановкой объясняет он, как отсталой. Посылаю ему раздраженный взгляд, а его идеальные губы растягиваются в улыбке.

– Я тоже задавала тебе вопросы, но ты их проигнорировал, – упрекаю его.

– Я отвечу на них, обещаю, только всему свое время, крошка. – Он продолжает улыбаться.

Черт, я снова пялюсь на его губы, а затем глубоко вздыхаю и перевожу взгляд на свои пальцы, играющие с ножкой бокала.

– Что ты хочешь знать? – сдаюсь и вопросительно смотрю на него.

– Чем ты живешь? Что ты любишь? Как проводишь свободное время? – подсказывает он, и я начинаю хмуриться, обдумывая свою речь.

– Ты копался в моих данных? – неожиданно даже для себя спрашиваю я.

– Да, – без тени стыда отвечает он.

– Тогда ты знаешь дату моего рождения, мою группу крови, кто мои родители, мою сестру ты видел, где я учусь, тоже для тебя не новость. Люблю фотографировать, в шестнадцать подруга подарила мне фотоаппарат, и я увлекалась этим, обожаю портретную черно-белую съемку… – Вспоминая хобби, я улыбаюсь, и Ник ободряюще отвечает мне тем же.

Я уже чувствую, что напряжение отпускает меня, и могу свободно говорить с ним о своей жизни.

– Почему именно черно-белую? – интересуется он, потягивая апельсиновый сок.

– В ней есть таинственность, некая недосказанность, и мне нравятся оттенки серого, ведь на фото присутствуют только два цвета: черный и белый, а остальное – это производные. И удивительно, насколько их много, изображение становится чем-то большим, чем обычный щелчок фотоаппарата. И когда я пересматриваю такие фото, будь то человек или природа, это как будто… знаешь, воспоминание, имеющее свою историю, она живая и реальная. У нее есть продолжение, есть прошлое и будущее, – возбужденно заканчиваю свой монолог, а затем смущаюсь такой открытости и опускаю голову. Никогда не делилась этими ощущениями, и то, что он так просто вытянул их из меня, начинает меня раздражать.

– Не надо этого делать, Мишель. Мне понравилось, с какой страстью ты говорила, это завораживает. Сейчас ты была собой. – Он произносит это мягко и даже нежно.

Я недоверчиво поднимаю голову, дабы убедиться в этом. Его глаза ласкают меня, и мне нравится такая перемена в нем.

– А ты? – спрашиваю я.

– Нет, я не люблю фотографировать. – Николас смеется, и это тоже для меня в первый раз. Его смех настолько чистый и заразительный, что я не могу сдержать улыбки. В уголках его глаз появляются мимические морщинки, и это его очеловечивает, делает смертным, а не мраморной греческой статуей.

– Я имела в виду, это правда, что ты имеешь отношение к корпорации «W.H.» и твое слово для Райли Вуда решающее?

Настроение Николаса резко меняется, и теперь вместо улыбки холодная маска.

– Зачем тебе это? – грубо спрашивает он и впивается в меня глазами.

– Папа сказал, и мне стало интересно, – тихо произношу я.

Что-то происходит с ним, потому что он смотрит на меня зверем, и мне становится страшно, действительно страшно за то, что я спросила. Почему он так реагирует?

Мое сердце громко колотится. Стараюсь не оглохнуть от этой птицы внутри. Его глаза превращаются в мрачную зловещую темноту, и я начинаю непроизвольно потеть.

– Спасибо тебе за обед, но мне пора, – быстро говорю я, только бы убежать от него, только бы скрыться от его глаз.

Торопливо достаю из сумки кошелек, но мужская рука накрывает мои трясущиеся пальцы, и я замираю.

– Прости, крошка, – раздается шепот рядом с ухом.