И конечно, по моим – сумасшедшая она. Иногда я ору на нее, на ту двенадцатилетнюю Кэсси: ну чего она так волнуется из-за своих волос, или из-за имени, или из-за того, что ничем не выделяется среди других нормальных девчонок.

«Чем ты занимаешься! – кричу я. – Разве не знаешь, что случится скоро?»

Только это несправедливо. Она ведь и правда не знала, что случится скоро, и не имела возможности узнать. И это было для нее благом, поэтому я так по ней и скучаю, – если честно, больше, чем по всем другим. Иногда я плачу… разрешаю себе плакать по ней. Я не плачу по себе. Я оплакиваю Кэсси, которой больше нет.

Интересно, что бы она подумала обо мне теперешней.

О Кэсси, которая убивает.

Вряд ли он был намного старше меня. Наверное, восемнадцать-девятнадцать. Но, черт, ему, если на то пошло, могло быть и семьсот девятнадцать. Я пять месяцев варюсь во всем этом, но до сих пор не уверена, что собой представляет Четвертая волна: это люди, гибриды или сами иные? Хотя мне не нравится думать, что иные выглядят как мы, говорят как мы и кровь у них такая же, как у нас. Мне больше хочется считать, что иные – иные.

Я совершала еженедельную вылазку за питьевой водой. Рядом с моей стоянкой есть ручей, но я боялась, что он загрязнен какими-нибудь химикатами или нечистотами или выше по течению лежат трупы. А еще он мог быть отравлен. Лишить питьевой воды – отличный способ быстро от нас избавиться.

Так что раз в неделю я забрасываю на плечо верную М-16 и выхожу из леса. В двух милях к югу, как раз возле 175-го шоссе, есть пара заправок с продуктовыми магазинчиками. Я беру бутылки с водой, сколько могу унести, то есть немного, потому что вода тяжелая, и спешно возвращаюсь в лес. Стараюсь очутиться в своем относительно безопасном укрытии до наступления ночи. Сумерки – лучшее время для переходов. Никогда не видела беспилотники вечером. Три или четыре днем и гораздо больше ночью, но вечером – никогда.

На этот раз, проникнув через разбитую дверь в магазин, я сразу поняла: что-то не так. Никаких внешних перемен, те же граффити на стенах, что и неделю назад, опрокинутые полки, на полу пустые коробки и засохший крысиный помет, кассы выпотрошены, холодильники с пивом разграблены. Все тот же вонючий бардак, через который я пробиралась четырежды в месяц к складу за шкафами-холодильниками. Почему люди растащили пиво и лимонад, почему забрали наличность из кассы и сейфа и лотерейные билеты, но оставили два паллета с питьевой водой – выше моего понимания. О чем они только думали?

«Конец света! На нас напали пришельцы! Скорее хватай пиво!»

Все то же самое – крысиная вонь и смрад от протухших продуктов, завихрения пыли в тусклом свете, который проникает в магазин сквозь грязные стекла дверей. Все, чего не должно быть в нормальном магазине, на месте. Никаких перемен.

И все же что-то не так.

Что-то изменилось.

Я стояла на россыпи стеклянных крошек в дверях магазина. Я не видела этого «не так». И не слышала. И не чувствовала его запаха. Но знала: оно есть.

На людей давным-давно не охотятся хищники. Уже тысяч сто лет. Но в наших генах осталась память – рефлексы газели, инстинкты антилопы. В траве шелестит ветер. Между деревьями мелькают чьи-то тени. И поверх всего этого еле слышный голос: «Тихо, опасность близка. Совсем рядом».

Я не помню, как сорвала М-16 с плеча. Миг назад винтовка была у меня за спиной, и вот она в руках – ствол опущен, предохранитель снят.

«Рядом».

Я никогда не стреляла в живое существо крупнее зайца. Тогда это было что-то вроде эксперимента, я хотела убедиться, что смогу выстрелить из винтовки и не продырявить себе что-нибудь. Как-то раз пальнула поверх голов одичавших собак, которые проявляли интерес к моей лесной стоянке. А еще я целилась в светящуюся зеленую точку корабля иных, скользившую на фоне Млечного Пути. Ладно, признаю, это было глупо. С тем же успехом можно растянуть над головой транспарант с нарисованной стрелой и словами: «Эй вы, я здесь!»