– Все в порядке. Жить ваша девушка точно будет. И ходить скоро сможет. Чемпионат в пятницу, конечно, придется пропустить, но через пару недель забегает как новенькая.

– Ходить? Чемпионат? – Киров натурально расстраивается. Уголки губ опускаются. Статные плечи сутулятся.

– Все нормально, – я поднимаю ладонь. – Я рада, что пропущу сие мероприятие.

– Блин, прости, я… – Киров шагает в сторону, потом обратно, будто хочет что-то немедленно сделать. На лице мины сменяют друг друга моментально, как в убыстренной перемотке. Наконец, застывает гримаса удивления. – Рада?

Я сажусь в кресло, скручивая заключение врача и рентген снимок в руке. Бедро все еще ноет, и я его поглаживаю. Киров плюхается следом.

– Я не хочу в этом участвовать. И спасибо тебе, что теперь не придется, – смотрю ему в глаза прямо, убеждая, что подвоха нет.

– Не за что тогда, – он пожимает плечами и усмехается. – На здоровье, то есть.

Врач с администратором переглядываются.

– Что ж, желаю вам поскорее пойти на поправку, – врач кланяется головой и складывает ладони вместе, будто хотел похлопать, но передумал.

Я благодарно киваю. Киров снова вскакивает и жмет ему руку.

– Спасибо большое. Спасибо!

– Не переживайте так. Всего лишь ушиб. Мажьте мазью, которую я назначил, и быстро заживет, – врач умиляется.

– Угу, угу, – Киров ему кивает несколько раз и, наконец, отпускает, а затем снова садится и вырывает у меня листок. Бормочет себе под нос, читая. – Так, ага, понял. Щас все купим.

Я не успеваю сказать ему, что мазь сама куплю, потому что он срывается в аптечный пункт, который у входа горит огромным зеленым крестом. Мы с администратором непроизвольно смотрим друг на друга с недоумением. Я принимаю ее загадочную улыбку, а сама только брови вскидываю. Суматошные, как Киров, меня раздражают.

Через пару минут он возвращается с пакетом, полным всяких тюбиков и коробок.

– Там фармацевт посоветовал еще мази. Вдруг пригодится, – и кладет мне на колени лекарства, а затем раскрывает мою ладонь и вкладывает в нее батончик. – Гематогенка, чтобы быстрее зажило.

Я перевожу взгляд с него на батончик, держа ладонь раскрытой, пока его глаза не цепляют мои. В них переливаются оттенки красного: от кирпичного до рубинового. Так тревога сменяется умиротворением.

– Спасибо, – сжимаю угощение и кладу его в пакет к остальным лекарствам.

– Погнали, отвезу тебя домой.

Киров протягивает мне руку и помогает встать. Мы прощаемся с администратором и снова идем в обнимку к его машине. И мне почему-то становится более неловко, чем в первый раз, оттого я хромаю сильнее прежнего. Хочется отвернуться от него совсем, чтобы ни одна часть его тела не попадала в кадр.

И все равно кофейно-древесный аромат до меня доносится. Буквально впивается в ноздри. Невозможно им не дышать. И я дышу. Мне даже вкусно.

– Люк! – Киров прижимает меня за талию к себе.

От внезапности у меня сбиваются все настройки. Первым сбоит сердце. Пульс учащается. Ладони потеют. И боль прожигает бедро током. Красные глаза, словно воронки, засасывают все мое внимание. В них настоящее беспокойство. Не знаю, как это понимаю, просто верю.

Опустив взгляд, вижу, что в бетоне, действительно, есть люк, но закрыт плотно. Я таких не боюсь. Киров, как будто слышит мой безмолвный вопрос, и поясняет, ослабив объятие:

– Извини. Меня папа просто в детстве пугал, что люки – это черные дыры. И если на них наступишь, то провалишься в небытие. И мы так с ним играли. Он кричал «люк», а я спасался как мог. Мелкий совсем был, но рефлексы остались.