Но самое большое впечатление на нас, конечно, произвели компьютеры. Я видел компьютер до этого только раз, и то лишь в виде запчастей, когда удалось стащить одну из плат демонтируемого в нашей школе «Мир-2» (если, конечно, я правильно запомнил название этого монстра, занимавшего целую комнату). У меня вообще с детства была страсть все разбирать на запчасти, а потом собирать заново. Иногда пересобранные вещи оставались работоспособными, даже если оставались какие-то лишние детали. Стоили компьютеры в американском магазине больших, но, в целом, отнюдь не космических денег – теоретически, если откладывать свою стипендию (а всем участникам программы полагалось по 100 долларов в месяц), то можно было бы даже привезти домой образец чудо-техники. В итоге, правда, отложенных от стипендии средств хватило лишь на программируемый инженерный калькулятор, который верой и правдой послужил во время учебы в вузе.

А еще – автомобили. У каждого жителя США, достигшего совершеннолетия, а то и раньше, должен был быть свой автомобиль. Возле дома моей принимающей семьи было кладбище заброшенных машин. Несколько десятков фордов, бьюиков и шевроле безмятежно ржавели в лесной чаще – полагаю, что это было место спонтанной свалки у местных реднеков, которым было лень утилизировать автомобили. А может, это когда-то владелец этой земли так зарабатывал, предоставляя место для захоронения авто. Но, судя по радиоприемнику, который я извлек из одной такой машинки, следуя своему интересу к запчастям, он был произведен где-то в восьмидесятых. То есть, лежал под открытым небом не так уж давно. Даже если у подрастающего поколения американцев не было своего автомобиля, они могли брать уроки вождения и даже получать права уже в школе, достигнув шестнадцатилетнего возраста.

Помню, как младший сын моей первой принимающей семьи купил себе первый автомобиль. Это был Форд Мустанг выпуска где-то 1980-го года, стоивший ровно тысячу долларов. Столько же, сколько новый компьютер Dell. Несмотря на почтенный возраст, машина была в очень хорошем состоянии – автоматическая коробка передач работала как часы, а красная кожа салона выглядела пусть и не ново, но вполне сносно. О том, что максима «у каждого американца должен быть свой автомобиль» применима лишь к малонаселенной местности и работает отнюдь не везде, я, конечно же не знал. Да и откуда мне, выросшему в городе, знать, что в советских деревнях пацаны, бывало, начинали водить трактор или мотоцикл раньше, чем бросали курить. А курить они бросали в одиннадцать. Шутка.

Вообще, та Америка, которую мы застали в середине 90-х, была максимальна близка к тому, что можно было бы назвать «американской мечтой»: собственный одно- или двухэтажный дом, расположенный в живописном пригороде, максимум в получасе езды от места работы. Причем работать или предпринимать достаточно было одному из членов семьи. Пока один из взрослых зарабатывает на содержание семьи, второй (чаще всего – вторая) занимается воспитанием детей, общественной или церковной деятельностью. Та самая традиционная модель семьи, построенная на христианских ценностях, которые сначала вышли из моды у либералов, а потом были провозглашены консервативными и, следовательно, вредными для «светлого общества будущего». Нельзя сказать, что США показались мне тогда сказкой, но контраст с нищетой и разрухой в нашем отечестве был огромным.

Мой путь домой из этой американской мечты лежал через родное село моей мамы в Оренбургской области. Мама встретила меня в Шереметьево, и, спустя сутки в поезде, я оказался в самом разгаре сельскохозяйственных хлопот. Копаясь по колено в черноземе и помогая родне моей мамы по хозяйству – а хозяйство в южных краях никогда не бывает маленьким, я был занят с утра и до вечера. У меня не было времени рефлексировать и сожалеть, зато было время избавиться от акцента – когда тебе пятнадцать и ты дольше полутора месяцев говоришь на другом языке, ты поневоле начинаешь думать на английском. Я настолько ассимилировался, что когда я летел обратно рейсом «Дельта Эйрлайнз», меня спросила стюардесса: «А куда вы летите в России?» и очень удивилась моему ответу – «домой». Поэтому, когда я переключился обратно на русский язык, некоторое время я говорил с акцентом.