Химиотерапия началась в августе и до апреля продолжалась каждые три недели. Как я себя чувствовала? Текли слёзы, сопли, кожа сыпалась, появлялись трещины на стопах. Руки дрожали. После отмены химии я не могла ничего писать – руки ходили ходуном.

Но это ещё не самое страшное. Хуже всего, что было трудно ходить. После первого – второго курса я ещё ходила в магазин, после третьего – ограничилась тем, что по утрам варила кашу на завтрак. После четвертого поняла, что уже не могу мыть посуду. Как только начинала мыть тарелку, накатывала жуткая тахикардия. Просто стоять было невозможно. Чтобы сварить кашу, я двигала табуретку к газовой плите, выдвигала ящик и ложилась на стол, но всё-таки варила! Вот такое состояние было до окончания курса химиотерапии.

Я живу на пятом этаже. После пятого курса я поднималась до второго этажа, а дальше идти не могла – такая была слабость. Когда первый раз поднималась так с сыном, сказала ему: «Толя, я дальше идти не могу, поднимись и принеси мне табуретку». Он говорит: «Давай я тебя на руках отнесу». Но на руках надо было тоже себя как-то держать, а я не могла. Сидела на ступеньках минут 20, а потом опять поднималась. Перед Новым годом перестала вставать – всё время лежала. Поднималась только для того, чтобы пойти в больницу. Дома доходила только до туалета и обратно. За мной ухаживал сын. Готовил, кормил, убирал – всё делал.

Мне звонили подруги и знакомые, предлагали: «Галя, давай мы к тебе придем, сварим борщ, уберемся». Я отказывалась, говорила, что всё хорошо. Дома было не убрано, меня это очень смущало. Коллеги все время со мной созванивались, на 8 Марта и день рождения присылали подарки – цветы и конфеты. Как-то раз даже прислали премию. Когда узнали о моей ситуации, сказали, что даже и не думают меня увольнять. Я была долгое время на больничном.

Мои друзья и знакомые знали о моём диагнозе. На работу хочешь – не хочешь, а сообщить придётся. У меня несколько знакомых умерло от онкологии, но я узнавала об этом только на похоронах. Мне было больно от того, что человек мне ничего не сказал. Моя подруга-сотрудница мне ничего не сказала. Она долгое время болела, собиралась прийти в гости, а на следующий день мне позвонили и сказали, что она умерла. У неё была опухоль головного мозга.

Спустя несколько лет главный конструктор умер с тем же диагнозом. Люди умирают. За последнее время в моём доме от онкологии умер сосед, брат моей подруги, тренер моего сына. Я решила, что мне надо моих друзей и знакомых подготовить. Когда я пришла в стационар, узнала о диагнозе, почитала в Интернете, то прикинула, что три месяца – максимум, сколько мне осталось.

Пшевлоцкий ничего не рассказывал. После одного из курсов, я ему сказала, что чувствую себя бодрее и спросила, уменьшил ли он дозу препаратов. На что он мне ответил, что дозу препарата он рассчитывает каждый раз по-новому. Медсестра потом мне это подтвердила. Как по краю пропасти. Если доза больше – я могу умереть, меньше – опухоль не вылечишь. В апреле врач сказал, что заменяет мне химиотерапию на поддерживающую.

«Эдуард Марьянович, мне страшно. Вы меня переведёте на другой препарат, а метастазы вернутся», – говорю ему. А он: «Вы хотите, чтобы я вас до смерти залечил?» Спустя неделю после этого я уже начала вставать. Сначала только до кухни доходила, а через две недели вышла на улицу. Организм воспрянул.

Через два месяца Пшевлоцкий сказал: «В вашем состоянии операцию мы не делаем, но можем попробовать. Я буду выходить на заведующего хирургическим отделением, попробую его уговорить, но мне для этого нужно, как минимум, ваше согласие». Конечно, я согласилась.