За соседним столом сошлись в беседе глухой со слепым, вернее фитнес-инструктор и рыбак. Каждый из них талдычил о своем. Первый, что заимел во владение трех женщин, рожденных в разные десятилетия – восьмидесятые, девяностые и двухтысячные, и как ему сложно со всеми ими, а второй – про опарышей и поклевку. Объединяло их, конечно же, пиво.

На третьем столике обитали самые молодые представители бетонных коробок, что делали сегодня мне кассу. Они задорно смеялись над всяким непотребством, летящим из их уст, и периодически отправляли послов к владыке бочек, то есть ко мне, за новым провиантом. Пока в их карманах звенит золотишко, жрать они будут, как ни в себя. Слушать их было просто невыносимо, видимо стареешь, Виталий Александрович!

Мда-а-а…задумался о старости…

Когда тех теток за тридцать пять молодежь начала называть «милфами», ты задумаешься, что они уже не мамины подружки, а твои. Да-да. Мне тридцать пять лет, и я до сих пор так ничего и не сделал для хип-хопа в свои годы. Боюсь, что авторы этих строк, коих нельзя называть вслух по ряду определенных причин, стали вообще дедами. Эх, молодость! Как быстро ты проебалась…

Вот если посмотреть в историю? Чего только не успели люди к моим годам. Достоевский уже постигал мрачную Россию на каторге в Сибири, Лермонтов девять лет, как лежал в склепе под Пензой, а Чехов во всю дописывал «Остров Сахалин». Я же все мечтал о том, кем стану, когда вырасту. Ну вот и все, Виталя, ты и вырос! И кем стал? Явно не художником слова, а вечно ноющим о своих болячках стариком. Гастрит, гайморит, протрузии, артроз и плоскостопие – вот лишь короткий список, чем наградила тебя жизнь к тридцати пяти годам. В душе-то ты молод, на все двадцать два, даже, может, восемнадцать, только вот похмелье все тяжелее и тяжелее.

Вообще помнишь, что было до тридцати? Пил все, что горело, жрал, что попало, и трахал все, что давало. Прям рок-звезда. Не меньше. Только те обычно к двадцати семи решают закончить, а ты? А ты все живешь в болях и муках, неся ответ пред естеством за бурно проведенные годы…

Хорошая была жизнь. Была. Жаль, что прошла. Помнишь, как ты мечтал о тройничке? А сейчас что? Одну-то уж лень, а тут две. Это ж сколько сил надо? А тебе б полежать, да поспать. Сериальчик какой-то посмотреть. Сезонов на десять, а лучше на пятнадцать. Под чипсики и пивко. Только вот с твоим желудком уж проблемы возникнут и от первого, и от второго. Пламенный привет всем гастроэнтерологам. Особенно тем, кто придумал стол номер четыре. Правда, кого болезнь останавливала от распития? Никого. Пред смертью разве что… Вот и лежал. Но долго уж тоже нельзя…только на ортопедической кровати, да такой же подушечке. Тут болит, там ломит, где-то вообще простреливает.

А еще ж на работу ходить надо… Помнишь, как ты уволился с нормальной? Да-да! У тебя когда-то была приличная работа. Да и не одна. Что ты им кричал? Напомню: «Я стану великим писателем и буду срать в золотой унитаз. Идите все на хуй!» Как дела с золотом, Виталий Александрович? А с писаниной твоей? Однажды тебе сказали, что ты пошел по пути Достоевского. Пойти-то пошел, только вот свалился в какую-то темную яму в самом начале. Оттуда вся вонь. Оттуда смердит. Простите, Федор Михайлович, да? Не дошел, сгорели карты. Теперь у тебя «Барбара» в ночь три раза в неделю. Зарплата из рук в руки. Никакого соцпакета и пенсии. Даже звучит сие абсурдно, а жить в таком – это что? Постмодернистская комедия? Надежду прикопали живьем прямо за этой латрыжней, ее предсмертные крики иногда прорывались сквозь толщи земли. Слышал?