Она прижала ладонь к холодному металлу. Бен отчаянно колотил в дверцу.

– Я хочу выйти! – кричал он. – Выпустите меня! Пожалуйста!

Уходя, фрау Гёт вспомнила, как кричал Гарри, когда его уносили. Его животные крики – захлебывающиеся, гортанные, хриплые – смешивались в ее голове с криками Софии и Бена. Именно сейчас подходило к концу преждевременное развитие Софии. Это ее последний урок.

Фрау Гёт заперла дверь и спустилась по тропинке, быстро исчезнув между деревьями. Не вынимая руку из кармана юбки, она нажала кнопку на часах с репетиром. Домой она опоздает. Ее следующий визит на станцию состоится через неделю. Фрейлейн Зигрид, несомненно, найдет, где нужно прибраться.

Как тяжелый сердечный приступ. Вот как это ощущалось. Я проснулась от громкого «чух-чух-чух» в груди. Это стиральная машина соседки начала цикл отжима. Я посмотрела на часы. Десять минут четвертого утра. Опять. Полная, неуравновешенная загрузка полотенец и скатертей. Я знаю это, потому что одиннадцать месяцев назад, когда я впервые возмутилась происходящим, она сказала мне, что белье в ресторане нужно отстирывать за одну ночь. С тех пор шесть ночей в неделю я слышу такое дребезжание кастрюль и бутылок, словно между ее плитой и холодильником курсируют баржи.

Я говорила соседке Верити, что она с тем же успехом могла бы прикрутить свою стиральную машину к спинке моей кровати. Стенка между нами тонкая как бумага. Но до нее невозможно достучаться. Она лишь пожимает плечами, всем своим видом говоря: «Ну, ничего не поделаешь». И все это с каменным лицом. Я и сама могу высказаться напрямую – скорее всего, из-за моих северных корней, – но руки опускаются, когда сталкиваешься с откровенной грубостью.

Я лежу с открытыми глазами в полной темноте. Цикл отжима достигает максимальной скорости. Я попала в черный ящик с равномерным гулом. И я хочу пить. Мне уже не уснуть.

Может, мне ударить в стену? В конце концов, человеческое поведение не поддается обоснованным аргументам. Я хочу, чтобы она узнала, что я все еще сержусь из-за преждевременных вынужденных пробуждений. Но в то же время мой стук в стену может потревожить кого-то еще в этом крыле. Я бью подушку. Не слишком умное решение – растяжение плеча, полученное на прошлой неделе, снова дает о себе знать.

И я опять репетирую ссору с Верити, потому что никак не могу остановиться. Это все не выходит у меня из головы. Я скажу ей: «Не у тебя одной есть работа, некоторым из нас нужно рано вставать. И не говори глупостей – я никак не могу передвинуть свою кровать, сама посмотри, как мало у меня места».

Еще один взгляд на часы. Я проснулась девять минут назад. Включаю прикроватную лампу и, перебросив ноги через матрац, поднимаюсь и приоткрываю окно. Просунув руку в щель, – дождь жадно облизывает мою теплую кожу, – я беру металлическую чашку и ставлю ее на подоконник. Дождевая вода гораздо лучше, чем вода из-под крана.

Я делаю несколько небольших глотков, сажусь в позу полулотоса и дожидаюсь щелчка стиральной машины – конца полного цикла и начала моего отдыха.

Я должна заниматься медитацией – как я себе неустанно обещаю, – потому что истинная правда Божья такова: шум не злил бы меня так сильно, если бы я смогла убедить себя, что мне нравится моя соседка. Это изменило бы все. Я бы сказала себе: бедная Верити, разве она мало работает? Поздно возвращается из ресторана, стирает белье, возвращается на работу в середине дня, пытаясь хоть как-то самоутвердиться. Она не ищет легких путей, как многие другие. Она могла бы жить на пособие по безработице, довольствоваться средней зарплатой, получать доход на стороне, что не запрещено законом. Но Верити это не интересует. Она готова много работать. Может даже рискнет и откроет собственный ресторан.