– А ты когда? – спросил генерал у удаляющейся спины.

Гуляев, не оборачиваясь, пожал плечами.

Не скажешь же «никогда». Могут неправильно понять.

Или, наоборот, слишком правильно понять.

На обед идти не хотелось, но Гуляев себя заставил. Чтобы, опять-таки, никого не удивить. Он вяло хлебал баланду, когда рядом уселся Генка Бергман.

– Ты-то тут чего забыл? – искренне поразился Гуляев.

– Жри давай, не отвлекайся, – сказал Бергман. – И слушай. С завтрашнего дня начинается большой выпуск.

– Знаю.

– Ничего ты не знаешь. Всех, кто остался… – Бергман склонился над миской и энергично заработал ложкой, – … поделят на перспективных и бесперспективных… тьфу, черт, как вы это жрете…

– А чего бы и не пожрать нам, бесперспективным, – лениво сказал Гуляев.

– Ты-то как раз перспективный! Не сиди так, хлебай баланду, не привлекай внимания. Ты перспективный, поэтому тебя завтра утром заберут в зону Ц. На доламывание. Церемониться и разводить психологию больше не будут. Кого доломают за неделю, тех в зону А. Кого не доломают и с ними всех бесперспективных – в расход.

– Чего это они засуетились так? – лениво удивился Гуляев.

Бергман перестал хлебать и посмотрел на Гуляева очень внимательно.

– Андрюха, ты на самом деле решил тут сдохнуть? Нет, я понимаю, семья у тебя… Сдалась. Но это, считай, военная потеря. Разбомбили. Они погубили твоих близких, зачем ты позволяешь им губить еще и себя?

– Я не вижу выхода, – сказал Гуляев и уткнулся в миску.

– Я вижу. Уходить надо. Сегодня вечером через час после поверки. Я знаю как. Уйдем вместе.

Гуляев продолжал смотреть в миску. Ему очень не нравился этот разговор. Он сегодня никому не доверял и в особенности Бергману. Генку могли подослать с проверкой. Или сам решил выслужиться, провокатор. Ему нелегко приходится, вот кто по лезвию ходит, так это Генка. Чтобы удержаться, надо иногда и друзей сдавать. Хотя какие мы друзья, так, приятели.

– Они неспроста засуетились, – нажимал вполголоса Бергман. – Что-то у них туго идет. Значит, есть шанс. Значит, наши сопротивляются. Уйдем подальше, заляжем, осмотримся, я все продумал… Отыщем наших и воевать будем. Воевать, понимаешь, а не тут загибаться!

– А как же твой гениальный план? Кто хотел при оккупантах независимым журналистом заделаться? Единственным в своем роде?

– Я думал тогда, что все кончено! – горячо зашептал Бергман. – Помнишь, сколько я твердил, что мы проиграли? Не проиграли, вот сердце подсказывает. Прямых доказательств нет, но через меня в канцелярии много всяких косвенных данных проходит… Есть сопротивление. И очень серьезное. Уйдем, Андрюха! Уйдем к нашим!

Гуляев левой рукой достал из-за пазухи правую и тяжело уронил ее на стол.

– Пойми меня правильно, Гена… Такой рукой даже ширинку не застегнешь. Какое уж «воевать». И не рисовать мне больше. Я пробовал левой, спасибо тебе за тот карандаш… Они меня не доломают, Гена. Они меня уже сломали, просто не заметили, что сломали вовсе, уже не починишь.

– Тогда уйди, чтобы жить! Жить, черт возьми! – шепотом вскричал Бергман. – Руку тебе испортили, но ведь яйца дверью не отдавили!

– Геночка, – сказал Гуляев ласково. – Тебе не мешало бы заглянуть в зону Ц на экскурсию. Там никогда и никому не давили яйца дверью. Ты так и не понял, что наши оккупанты – интеллектуалы. Они умеют обращаться с другими интеллектуалами. До яиц просто ни разу не доходило.

– По-моему, ты издеваешься, – пробормотал Бергман неуверенно. – По-моему, оккупанты на редкость тупые. Они роботы какие-то…

– Для меня это уже не имеет значения. А ты верно решил, ты уходи. Не дадут они тебе жить по-своему, поперек течения. Начнут ломать и сломают. Как меня вот.