Подобно многим молодым жителям Запада в 1970-е годы, я погрузилась в изучение и практику тибетского буддизма настолько хорошо, насколько могла – с учетом того, что не знала тибетский язык и была не очень хорошо знакома с тибетской культурой. Наше дхармическое образование началось с ламрима – жанра текстов, который ведет читателей по последовательным этапам пути к пробуждению. Здесь полезно рассмотреть ту роль, которую тибетские труды по ламриму играют в традиции в целом. После своего пробуждения Будда на протяжении 45 лет даровал учения по всей Индии. Чутко относясь к нуждам, интересам и склонностям различных слушателей, он передавал учения, которые подходили им в конкретный момент. После кончины (паринирваны) Будды великие индийские мудрецы организовали содержащиеся в сутрах материалы в соответствии с ключевыми темами и написали разъясняющие эти темы трактаты и комментарии. Когда Дхарма распространилась в Тибете, писать тексты и комментарии также стали и тибетские мастера; один из видов этих трактатов – тексты ламрима.

Тибетцы считают этот процесс формирования трактатов, комментариев и комментариев на комментарии проявлением доброты мудрецов. Счастливцы, которые были непосредственными учениками Будды, имели огромную заслугу и могли достичь реализаций пути без потребности в длинных учениях. Поскольку существа последующих поколений имели меньше заслуги, их умы не отличались той же остротой – и им для преодоления сомнений, порождения правильных воззрений и достижения реализаций требовались более подробные объяснения. В наше время умы людей покрыты еще более плотными завесами и имеют еще меньше заслуги, и потому мы нуждаемся в новых комментариях. В силу этих причин наши учителя говорят, что сутры подобны свежесобранному хлопку, индийские трактаты и комментарии – сотканному полотну, а тексты ламрима – готовой одежде. Когда первое поколение жителей Запада знакомилось с ламримом, нам говорили, что в этих текстах есть все, что нужно знать, – и нам для достижения пробуждения нужно лишь долго и правильно их изучать и практиковать.

Тем не менее все оказалось отнюдь не так просто. С самого начала освоения ламрима мы переживали сомнения относительно тем, которые для наших тибетских учителей были самоочевидны. Учения по драгоценной человеческой жизни – а это одна из первых медитаций ламрима – описывают то, насколько нам повезло родиться людьми, а не существами в аду, голодными призраками или животными. Тибетцы, выросшие в культуре, в которой верят в перерождение и различные царства бытия, принимают эту тему без вопросов – но для тех из нас, кто вырос в христианской, иудейской или светской культуре, уважающей науку, дело обстоит иначе.

Более того, пока наши тибетские учителя рассуждали о том, что все явления пустотны от истинного бытия, мы задавались вопросом: «Существует ли Бог?» Пока они учили бессамостности, мы пытались отыскать свою душу или свое истинное «я». Пока они объясняли зависимое возникновение, мы искали единую абсолютную истину, которая не зависела бы ни от чего иного. С философской точки зрения наши представления не совпадали.

Традиционное изложение учений предполагало, что слушатели уже имели веру в Будду, Дхарму и Сангху и были свободны от сомнений относительно религиозных институтов и проблем с авторитетом. Учения были обращены к людям, которые могли отделить собственные эмоциональные нужды от своей духовной практики, могли правильно понять наставления. Например, предполагалось, что при размышлении над своими вредоносными действиями мы не утонем в чувстве вины, а при осмыслении недостатков эгоцентризма не станем себя жестко критиковать. Предполагалось, что мы не поддадимся свойственной нашей культуре склонности идолизировать тех, кто наделен харизмой.