– Как же, будет… – корреспондент выпустил струйку дыма и сел в кресло. – Все, о стойкости больше не напишешь – спасибо приказу номер двести двадцать семь. Если за спиной заградотряд, какой тут героизм и стойкость? Обычный страх и желание выжить… Если даже и не скажут прямо, то подумают. О приказе сейчас только и разговоров. О приказе да о том, что пулеметы в спину стрелять будут… Хотя какие, на хрен, пулеметы? В общем, нужно искать и думать…
– На флот. На подводную лодку.
– Ага. Красиво, чисто, фаянсовая посуда… И все сразу на дно, если что… Знаешь, сколько кинооператоров было на кораблях во время перехода из Таллина в Кронштадт? Больше десятка. А сколько добралось? Ни одного. Вот так. Лучше уж я на суше. Или и вправду – в Сталинград?
– Ты ему на самом деле услугу оказал, – дослушав историю, заметил Орлов. – Если выживет, то в Сталинграде много чего насобирает на эпохалку. Очень много…
– Всеволод правду сказал?
– Он и сотой части о Сталинграде не знает. Сейчас, правда, уже, наверно, начал наверстывать упущенное в школе. И о героизме, и о предателях…
– У него там все нормально? И у Кости?
– А какое нам до этого дело? – удивился Орлов. – Никто не обещал им сопли вытирать. Севке я вообще предлагал отправляться домой. А он, гаденыш, решил, что умнее и порядочнее меня? Пусть крутится. Пусть твои приказы выполняет… Выполняет ведь?
– Да. И неплохо.
– Убивает, хватает, допрашивает?
– И допрашивает, и убивает, и хватает…
– Что ж ты ему не дал конкретный приказ устранить некоего генерал-лейтенанта? Ты ведь ребят не просто так на Донбасс посылал… Ты приказ не отдал или он не смог?
– Я не смог.
– Не поверил, значит…
– При чем здесь «поверил – не поверил»? Поверил. Только, знаешь ли, наказание вперед преступления…
– Обычное дело, – серьезно сказал Орлов. – И в безоружного выстрелить – обычное дело. И женщину с ребенком – тоже. Если сравнивать цены…
– Даже так? А если бы тебе предложили обменять жизнь матери на тысячи… на сотни или даже десятки других людей?
Орлов не ответил.
– То-то же! Просто так рассуждать, отвлеченно – легко. Красивые слова говорить…
– Да-а… – протянул Орлов. – Если доходит до конкретики, да еще и касается не чужих тебе людей… Думаешь, мне просто было тебя предать?
6 августа 1942 года, в полосе Юго-Восточного фронта
Севка лежал на боку, связанные за спиной руки не давали повернуться. Он их вообще не чувствовал с самого вечера. Ни пальцев не ощущал, ни кистей. Локти еще ныли, но это, скорее, от ударов о стенки оврага. В голове гудело, звенело и пузырилось.
Небо вверху, высоко-высоко. Не дотянешься…
Овраг узкий и глубокий, его края вырезали из неба кусок, черные неровные полосы и ярко-голубая лента между ними.
Плечо болит. Лицо начинает саднить. А вот рана не болит совсем. Удар в грудь был, а вот боли и… Севка приподнялся, посмотрел на свою гимнастерку. Орден – на месте. Пуговицы-карманы – на месте. А дырки нет.
Севка вздохнул, приготовился ощутить резкую боль… Ничего. И еще – пусть Грыша хоть трижды идиот, но он целился в голову с пяти шагов. Севка стоял неподвижно, промазать – невозможно. Севка все-таки глаза перед выстрелом закрыл, не удержался. И пропустил подробности своего расстрела. Проклятый организм струсил, не обращая внимания на приказы мозга и его дурацкое желание посмотреть в глаза смерти.
Севка сел. Потом подтянул ногу, встал на колено. На второе. Медленно, с трудом, поднялся на ноги. Наверху, в степи, земля была сухая, а вот тут, на дне оврага, еще сохранилась влага. Ступням было мокро и прохладно.