В столицу Распутин приехал запросто: старая поддёвка поверх крестьянской рубахи – на дворе-то зима; холщовые штаны в смазные сапоги заправлены. Волосы, что косицами сальными свисали на плечи, расчёсывал Григорий заскорузлой крестьянской пятернёй с трауром под ногтями, а бороды вовсе не стриг. Мылся, когда придётся. Одежды не переодевал – смены не было.

Жить тоже не знал где, но благо, запасся он письмом от знакомца своего, викария Казанской епархии отца Хрисанфа. Тот попросил за Григория ректора Духовной академии, епископа Сергия. Так что, отслужив на последние копейки молебен в лавре и поставив угодникам свечку, поселился Распутин при монастыре. И с отцом Феофаном здесь же познакомился.

Как-то за чаем у Сергия заговорили об эскадре адмирала Рожественского – мол, грозная сила, и победа теперь за нами. Что такое эскадра, Григорий представлял себе смутно. Знал только, что война идёт с японцами, и что из Балтийского моря через полмира, на другой край земли отправились русские боевые корабли. Обмолвился: плохо будет, утонут.

Это с ним случалось ещё с юных лет: чувствовал, что произойти должно. Вот именно – не понимал, не видел, а сердцем чуял. Пожар, кражу, болезнь или смерть чью-то…

Так и тут вышло. Григория, было, зашикали и пристыдили – только эскадру-то потом японцы и вправду потопили при Цусиме. Вместо победы пришлось у них мира просить. А про Распутина в Петербурге слава пошла. Божий человек, провидец… Сам суровый отец Иоанн Кронштадтский, любимец государев, хорошо отзывался о Григории. И появился к нему интерес у черногорских княжон, Милицы Николаевны и Анастасии Николаевны.

Феликс Юсупов со смехом рассказывал британским приятелям, как отец его, прогуливаясь в Ялте, встретил однажды Милицу Николаевну с каким-то иностранцем. Князь Юсупов-старший, само собой, поклонился, но княжна ему не ответила. А потом объяснила, что спутник её – маг и чародей мсье Филипп. И когда надевает свою шляпу, то сам он и тот, кто с ним, делаются невидимыми. Стало быть, не мог Юсупов видеть княжны Милицы, и кланялся напрасно…

…а мсье Филипп засобирался вскоре, да и уехал. Деньжат поднакопил, получил от государыни диплом врача с мундиром генеральским – и укатил обратно во Францию. Загрустили охочие до всяких чудес черногорские сёстры: не находилось больше кудесников такого размаха. Скучно стало им, пусто. Но тут Милица с Анастасией прослышали о Распутине и вскоре попросили Феофана привести его к ним, в особняк на Английской набережной.

Пахло от мужика, конечно, ужасно. Мужиком и пахло – кислым, немытым крестьянином. И эти грязные ногти, эти сальные волосы, эти дикие манеры… Но уж очень занятно говорил брат Григорий. И не всегда разобрать можно, что сказал, а задумаешься – что ни слово, то перл! О мире любви и свободы он хорошо рассуждал. О мире, где ни быта, ни денег нет; одна только благодать. Кто ж не мечтает о благодати?!

– Везде нужна подготовка, и смирение, и любовь, – говорил Распутин. – Вот и я ценю, что в любви пребывает Христос, то есть неотходно есть на тебя благодать – только бы не искоренилась любовь, а она никогда не искоренится, если ставить себя невысоко, а любить побольше. Все учёные и знатные бояре и князья слушают от любви слово правды, потому что, если в тебе любовь есть, – ложь не приблизится…

Так учил Григорий черногорских княжон, а сам приближался к Александровскому дворцу в Царском Селе. Отгородившись от мира, жила во дворце императрица Александра Фёдоровна с маленьким больным сыном. Затворником жил там император Николай Второй в печалях своих.