Франция, поставленная в неблагоприятные для неё условия, отказалась совсем от игры на Олимпийских играх, – мы же не только блеснули своим убожеством, но и торжественно в нём расписались…

На газетные строчки упала тень, и раскатистый бас произнёс:

– Владимир Владимирович, вы газетку не подвинете?

Маяковский оторвался от чтения, поднял голову и сощурился от нестерпимо яркого света.

Высокий, плечистый Давид Бурлюк, подойдя против солнца, навис над столиком и поставил на него сразу шесть пузатых кружек с пивом. Их ручки, нанизанные на толстые пальцы, никак не хотели отцепляться. Шапки густой пены колыхнулись, и по стеклу, оставляя сияющий след, сбежали янтарные ручейки.

Маяковский отдёрнул газету, а Бурлюк тяжело опустился на стул напротив, взял кружку и в несколько жадных глотков отпил больше половины.

– Ох, хорошо, – выдохнул он. – Что пишут?

– Наши продули немцам ноль-шестнадцать!

– Во что играли? – вежливо осведомился Бурлюк. – Вы не стесняйтесь, Владим Владимыч, пейте пиво, пока холодное…

Он залпом прикончил кружку и потянулся за следующей.

Маяковский возмутился:

– Поразительное безразличие… В футбол играли, в футбол! Мы же первый раз на олимпиаде, в клочья надо было всех рвать, а эти… Вот уж точно – убожество… Трудно, что ли, найти в целой стране одиннадцать человек, которые могут нормально мячик пинать?!

– Думаю, по такой жаре охотников на ваш футбол найдётся немного…

Ветерок с Невы не освежал, а лишь лохматил кудри Давида и ронял длинный чуб на глаза Володи. День только начался, но солнце уже палило немилосердно и доставляло грузному Бурлюку страдания, пожар которых он пытался залить пивом.

Маяковский пил оригинально. Он взял кружку левой рукой и прильнул к ней губами возле ручки. Володя был брезглив и полагал любые кружки вымытыми недостаточно тщательно. Однако считал, что изобретённый им способ позволяет не касаться тех мест, которых раньше касались другие.

– Охотников – больше чем достаточно! – категорично заявил он. – Сборные Москвы и Петербурга, вон, чуть не передрались, кому в Швецию ехать. Киевляне тоже хотели… И жара тут ни при чём! Объясните мне, почему, например, борцы могут, а футболисты нет? Слыхали про Клейна?

Не отрываясь от напитка, Бурлюк пожал могучими плечами.

– Вы только представьте, Давид Давидыч! Турнир по греко-римской борьбе, полуфинал. Сорок два градуса в тени, тёмный ковёр…

– Всё, я уже умер, – вставил Бурлюк, опорожнивший вторую кружку.

– …и на ковре – двое, – продолжал Маяковский. – Наш – Мартин Клейн, из Эстонии, а против него – финн Асикайнен. Трёхкратный чемпион мира, между прочим!

– Между прочим, финны тоже наши, – заметил Бурлюк. – Великое княжество Финляндское, сколько я помню, входит в состав Российской империи…

– Они и выступают под нашим флагом, – нетерпеливо махнул рукой Маяковский, – только Олимпийский комитет у них свой… Так вот, Клейн боролся с Асикайненом десять часов!

Бурлюк посмотрел недоверчиво.

– Сколько?!

– Ну, почти десять. Девять часов сорок минут с двумя короткими перерывами.

– Ага, я прямо это вижу, – подхватил Давид и заговорил, удачно имитируя прибалтийский акцент и неторопливую манеру речи: – Красавец-эстонец и симпатяга-финн, блестя рельефной мускулатурой, медленно-медленно сходятся посреди тёмного ковра под щедрым скандинавским солнцем и до самого вечера медленно-медленно борют друг друга…

Иронии и актёрства Маяковский не оценил.

– Клейн – герой, – сердито буркнул он, бросил в рот горсть орешков и отхлебнул ещё пива. – Он бы и Юханссона в финале победил. Только Олимпиада где? В Швеции. А Юханссон – швед. Сговорились там, кто надо, и судьи потребовали, чтобы финал состоялся немедленно. Клейн был еле живой и отказался, конечно, вот и получил только серебряную медаль. Хотя она золотой стóит!