Клаудия не из тех, на кого бы мужчины бросали свои восхищенные взгляды или сворачивали шеи, проходя мимо, лишь бы подольше насладиться пленительной женской красотой. Бесформенное, невыразительное лицо со светлой картинной печалью и миндалевидными голубыми глазами, обрамленными длинными, но редкими ресницами, не привлекало к себе внимания прохожих, а отталкивало.

В настолько несимпатичной внешности сильно выделялся лишь сосредоточенный, с нотками пренебрежительности, изучающий взгляд, показывающий, насколько его обладательница была горда собой и интеллектуально одарена.

Вечно спешащая по нескончаемым делам, которых становилось все больше с каждым днем, она отодвинула личное счастье в сторону, поставив на первое место карьеру, деньги и власть с богатством, полностью уподобившись мне. Женщина, совсем позабывшая о манерах, никогда не обращала внимание на мнение окружающих людей, косо смотрящих на нее, предпочитая продолжать носить удобный твидовый костюм и торопиться к очередному пациенту, держа в руках набитый, тяжелый саквояж. Гибкое мышление, твердые и глубокие знания о своей работе и профессии позволяли ей двигаться вперед и сохранять непоколебимое уважение среди других врачей, несмотря на ее повсеместно осуждаемое поведение и внешний вид.

– Мистер Брандт, мы не виделись почти полгода, – вдруг произнесла Клаудия, оторвавшись от записей. – До сих пор числитесь должником у каждой блохастой собаки в подворотнях?

– Я обязательно передам мистеру Муру, какого вы о нем мнения.

Врач рассмеялась, вновь устремив все свое внимание на записи в тетради, и, озабоченно покусывая карандаш, пожаловалась на воздух, испорченный здешними фабриками и часто оставляющий во рту привкус угольной пыли.

Я не слушал жалобы женщины, а лишь наслаждался пленительным, таинственным городом финансов и искусства, переполненным британским юмором и родным угольным смогом.

Моя спутница, сколько ее знаю, была противоположного мнения. Она всегда считала и рьяно доказывала, что Париж намного лучше, ведь в знаменитой столице Франции великодушие меценатов неизменно, а вежливость, учтивость и порядочность не скрывали в себе зависть, злорадство и лицемерие. Так же думал и мистер Мур. Единственные беседы, за которыми Клаудия и Бенедикт могли проводить бесконечное время, не ссорясь, – это жаловаться друг другу на Великобританию и обсуждать самое плохое, что в ней есть, закрывая глаза на все хорошее.

Буквально через полчаса мы подъехали к громоздкому, окутанному плотным туманом Бедламу, который хранил внутри себя бесчисленное количество тайн и секретов, спрятанных так глубоко, что потребовалось бы не одно десятилетие на их раскрытие.

Одной из самых больших и решенных загадок являлась история о появившихся в больнице рессурекционистах, или, как их называли в узких кругах, «воскресителях».

Эти нелюди находились на значимых должностях в Бедламе, совершенно точно знали об умирающих и часто способствовали их скорейшему преданию земле, затем, после похорон, они выкапывали тела и продавали в их другие лечебницы или медицинские учебные заведения в качестве наглядных пособий, которые пользовались большим спросом на лекциях у студентов.

Когда миссис Мур сообщила мне неприятнейшую новость о том, что могилу ее зятя раскопали, не оставив там и гроба, я без тени сомнения ответил, что в этом были повинны расхитители могил, после чего женщина сразу сменила тему разговора.

Когда-то вместе с Бенедиктом они пожалели денег на металлическую клетку для захоронения Роберта и теперь наблюдали за ежедневными душевными муками овдовевшей старшей дочери.