Сетон выждал немного, пока я переварю оглушительную новость, и подозвал Яррика.

– Шильдт оставил письмо. – Он протянул мне сложенный вчетверо лист с печатью моего кузена.

Я сломал сургучную нашлепку. Письмо очень короткое, но почерк, несомненно, Юхана Акселя. Две-три фразы прощания и подпись.

– Он, несомненно, написал бы побольше, но уже начинался отлив и надо было спешить, – Сетон широко развел руки. – Теперь все на ваше усмотрение. Наша судьба в ваших рука, Эрик.

– Что вы имеете в виду?

– Вы знаете все мои секреты. Вы и ваш кузен. Я не могу помешать вам вернуться в Густавию и все рассказать губернатору Багге. Он наверняка щедро наградит вас за лояльность. Что ж… жду приговора.

Он, к моему немалому удивлению и еще большему смущению, упал передо мной на колени. Я не успел сказать ни слова, но он истолковал мое молчание.

Истолковал правильно.

– Нам очень понадобится ваша помощь. Мне и Шильдту.

И улыбнулся своей уродливой улыбкой, которая на этот раз вовсе не показалась мне такой уж жуткой.

Я оставался в Куль-де-Сак довольно долго. Собрался в обратный путь, когда уже солнце стояло совсем низко, на землю ложились длинные вечерние тени, а когда подъехал к Густавии, уже начали зажигать фонари. Тем не менее поединок выиграл – успел до темноты. Трудно представить, как бы я искал дорогу в тропическом мраке. В постели несколько раз перечитал записку Юхана Акселя. Думаю, разлука огорчила его не меньше, чем меня, – на бумаге остались следы слез.

Я передал губернатору Багге извинения Юхана Акселя. Рассказал историю, которую мы с Тихо Сетоном придумали в Куль-де-Сак. Якобы Юхан Аксель никак не мог прийти в себя после губернаторской выволочки и сел на первую попавшуюся шхуну в Гавр.

Багге сплюнул в траву, побагровел и удостоил меня презрительного взгляда выпученных глаз.

– Какого черта, Тре Русур! Мне присылают двух юнцов, один тупой, другой вроде бы поумнее, и на тебе! Как раз тот, который получше, оказывается полным ничтожеством. Чтоб вам всем провалиться! Исчезните с глаз моих, Тре Русур!

Шли недели. Время от времени я приезжал в Куль-де-Сак – а вдруг Юхан Аксель вернулся с Эспаньолы и уже дожидается меня. Конечно же о нелепой размолвке никто из нас и не вспомнит. Но нет – за все время от него пришло несколько писем, очень коротких, красноречиво свидетельствующих о его немалой занятости. Но настроение, судя по письмам, вполне бодрое, а главное, конечно – уверенность в правильности сделанного шага.

К сожалению, оптимистичные эпистолы Юхана Акселя были не единственными. Пришел день, когда я вернулся на постоялый двор и хотел уже идти в свой номер, но меня остановило восклицание Дэвиса. Он вручил мне письмо из Швеции от отца Юхана Акселя. Оказывается, мой родитель заболел. Двоюродный дядюшка выражался весьма осмотрительно, но никаких сомнений в действительном положении дел не возникало. После нелепой гибели старшего сына отец беспробудно пил. Мало кому удавалось увидеть его трезвым. В один прекрасный день он потерял сознание. Даже в забытьи отца трясла лихорадка, а когда его перенесли в спальню и раздели, обнаружилось, что ноги покрыты незаживающими ранами, про которые он никогда и никому не рассказывал. Дядюшка привел осторожные догадки об их происхождении: вероятно, отец по ночам в пьяном бреду бродил по комнатам и натыкался на предметы обстановки. Я не совсем понял, но он так и написал: «предметы обстановки». Состояние особых надежд не внушает, и дядюшка обещал держать меня осведомленным.

Известие о смерти пришло уже со следующим пакетботом. Мне было не с кем поделиться печальной новостью, кроме Сетона. За время нашего знакомства я обратил внимание: Тихо Сетон избегает фамильярностей. Но в этот раз он изменил привычке, заключил меня в объятия и долго ждал, пока иссякнет поток слез. Когда его рубаха окончательно промокла, а я немного успокоился, он протянул мне носовой платок – вытереть лицо.