Дровишек было негусто. На пионерский костер до небес не хватало. Вот только на чаек да погреться немного. Презрев брезгливость, раздал всем найденные у душманов накидки из верблюжьей шерсти, похожие на наши деревенские домотканые половички. Пахли они чем-то сильно неродным, но холод тоже не тетка. Выделил майору парочку дополнительных, ему, как говорилось в старом медицинском анекдоте, хуже, чем остальным. Не бог весть что, но на безрыбье, как известно…

Разделил всех на смены, по два часа. Первой так и оставили Ким. Второй – Тихонов, потом – взял я, ну Дегтярева остаток. А Фурцеву, как покалеченную, пожалели.

Я первые две смены спал вполглаза, то и дело вскакивал, прислушивался к ночным шумам. Так что свою вахту я стоял сильно вареный. Сесть боялся, сморило бы. Хорош бы я был, задрыхнув на посту. Оно бы, конечно, посмотреть на красоты звездного неба и порадоваться единению с природой, но ни хрена такого не получилось: небо заволокло тучами, и темень была библейская. Это же вроде одна из казней египетских? А у меня, значит, афганская.

Тупой я, конечно. Я ведь даже не знаю, на сколько меня сюда официально запихнуть можно. Не спросил ни у кого, обмундирование получил – и вперед. Долго ли служат пиджаки? Полтора года? Два? Где это надо спросить? В строевой части? Блин, тащил же срочку, вроде помнить что-то должен, а в голове осталось, оказывается, только подшивание подворотничков и наматывание портянок.

И снится мне не рокот космодрома… И снится мне не эта тишина… А снятся мне ковры, ковры у дома…

– Я тебе точно говорю. Берешь на кандагарском базаре персидские ковры, по сто рублей чеками. А тут сдаем по пятьсот минимум.

Глаза у Давида горели, он размахивал руками, тыкал пальцем в один ковер, в другой. Мы почему-то были как раз на том самом базаре, куда меня «сватал» абхаз, разглядывали продукцию местной текстильной промышленности. Все продавцы бодро говорили по-русски, легко давали скидки.

– Вон тот! Берем вон тот.

Мы дошли до лавки с огромным ковром на стене. Метра три на три!

– Это шелк и вата! – Давид профессионально потрогал ткань.

Его необычный рисунок изображал сад, разбитый на четыре части, и в центре каждой находится огромный куст с красными, белыми, желтыми и зелеными цветами. Вокруг куста расположены другие растения и животные – павлины, олени, зайцы и львы. По периметру сада находятся бордюры, украшенные геометрическими фигурами и арабскими надписями.

– Продашь Суслову за десять тысяч! Два «жигуленка» купим на него!

– Суслов умер.

– Сам ты умер. Это специально объявили, чтобы Андропов и Щелоков не выжидали, а вцепились друг в друга поскорее. Пока они ослабленные зализывают раны, бац, объявляют, что Михал Андреич живее всех живых, просто отдыхал на водах.

– Ты какую-то ерунду несешь. Но ковер красивый, давай купим. Только как мы его повезем?

– Да… огромный. Человека можно завернуть. Или двух.

Я почему-то начинаю спорить, продавец предлагает попробовать. Ковер снимают, кладут на землю, я ложусь сверху. Меня заматывают. Повернуться не могу, кручусь так и сяк.

– Панов!

– Грх…

– Лейтенант!

Меня трясут за плечо, я открываю глаза. Все тело затекло, спиной я прижат к камню, а хм… спереди ко мне притулилась Женя Ким. Попкой уперлась мне в пах, мои руки обнимают ее за талию. Охренеть два раза…

– Андрей, вставай, рассвет скоро!

За плечо меня дергает улыбающаяся Дегтярева. Бли-ин… Теперь трепу будет, когда попадем в медроту. Точнее, если попадем.

– У нас ничего не было! – тихим шёпотом отмазался я.

– Да знаю я, все спали как убитые.