– Может, блины на ужин? А, Даниэла? Сидишь вся отрешённая, молчунья моя! Сходи, дочка, прогуляйся в «Пенни», проветрись! И переходи дорогу аккуратнее, не мечтай. Хорошо? Не споткнись! Возьми телефон, Даниэла! – На самом деле мама зря волновалась за Даниэлу – лимбы внимательно следили за ней и ничего плохого приключиться не могло. Оберегали они её – потому что любили.

Даниэла, отставив пустую тарелку, быстро обулась и, перепрыгивая через ступеньки, выбежала во двор; следом за ней вылетела лимба-писарь. Даниэла и Розалинда так увлеклись историей, что не замечали ничего вокруг. Розалинда бежала за Даниэлой, еле успевая записывать её мысли.

Маайя плакала горько, навзрыд, но никто не собирался её утешать. Белые с синими пряди рассыпавшихся волос закрывали её аристократическое лицо. Казалось, она совершенно не замечала окружившую её плотным кольцом волнующуюся толпу.

– Мерзость! Ты редкостная, вонючая дрянь! – наклонившись к её нежнейшему уху с голубыми прожилками, шепнула дама в красном. Сделав это, она испуганно обернулась на двери зала и смешалась с присутствующими. Маайя рыдала, и слёзы капали в её раскрытые ладони.

– Ты хуже пыли под нашими ногами, – бормотал мужчина, внимательно следя за слезой, катящейся по её щеке. Как только очередная капля касалась нежной кожи рук, раздавался звук, похожий на звон. Каждая слеза превращалась в монету из ценнейшего металла латия номиналом в пять межгалактических станин. Маайя плакала, а придворные громко считали её слезы: девяносто пять, девяносто шесть, девяносто семь… Они плотным кольцом окружили девочку, сидящую на резном деревянном стуле. Руки, не выдерживая тяжести монет, позволяли им ссыпаться на платье, с шёлка они скользили и падали, звонко стукаясь о паркет. Наиболее проворные ловко подхватывали их с пола, прятали в карманы, просовывали в лифы платьев. Беспардонно забывшись, они поднимали пышные подолы, запихивая монеты в чулки. Чёрные, словно дёготь, и непомерно тяжёлые, монеты заставляли придворных горбиться под их весом.

– С пола – это не воровство, это мы нашли! Нашли, – бормотали они. Копошились, как стая зверей, у ног Маайи, толкая друг друга, не смея прикоснуться к ней, поцелованной богами. Вдруг хлопнули двери с северной стороны.

– Всем молчать! Прекратите немедленно!

В зал ворвался король. Смешно подскакивая и скользя туфлями по натёртому паркету, он бросился к дочери – распихивал ползающие тела, оттаскивал их за волосы, выкрикивая ругательства. Король был невысокого роста, плотного телосложения и преклонного возраста – всё это делало его слегка неуклюжим и смешным. Однако пронзительный взгляд, тонкие бескровные губы, обнажающие в оскале пару жёлтых клыков, и злобный нрав отбивали у придворных всякую охоту смеяться. Они пропускали его, виновато склоняя головы и отворачиваясь. Несколько дам, подхватив подолы платьев, поспешно покинули зал, сжимая в руках обронённые девочкой монеты.

– Моя дорогая!

Король подхватил дочь со стула и с силой прижал к себе, как тряпичную куклу. Руки девочки непроизвольно разжались, голова запрокинулась; монеты зазвенели, раскатываясь в разные стороны. Плачь прекратился, но и жизнь, казалось, покинула хрупкое тело – бледное лицо выглядело бескровным, тонкие губы безвольно разжались. Вырвавшийся из них едва слышный стон заставил короля в гневе оглядеть толпу, ползающую и собирающую монеты у их ног.

– Прекратите! Немедленно убирайтесь! Охрана! Выдворить всех! Врача! Позвать врача!

Король поднял дочь, пиная носком туфли податливые ползающие тела и, шатаясь, донес её до дивана. Вбежавшая служанка ловко положила влажное полотенце на разгорячённый лоб девочки. Через секунду появившийся из пространства доктор уверенно взял Маайю за запястье. Он нахмурился: