…Папаша Оксаны – полное ничтожество. Прячется в автомобиле со своим приятелем, пока дочь гуляет. Мне слышно каждое их слово: я незримо присутствую в разговоре, практически участвую, ибо говорят они обо мне. Оба несут ахинею. Я еле сдерживаюсь, чтоб не засмеяться в голос…

Однако обвинение в непоследовательности и трусости, если честно, меня цепляет.

Размышляю: не дать ли журналисту шанс? Не отодвинуть ли намеченную реконструкцию и не посмотреть ли, как он распорядится полученным временем? Я достаточно знаю о нем, равно как и о его семье. Информация – это сила, ее не бывает много. Родители Оксаны не выпускают свою принцессу из-под контроля, свободы у нее ноль. Учится она в школе, где преподает мать, так что по утрам мама с дочкой всегда идут вместе, одна на работу, другая на учебу. После учебы – музыка. Музыкальная школа расположена в двух шагах от обычной, и сопровождает туда принцессу мальчик по имени Сева, паж, рассудительный и ответственный. С музыки обязательно кто-то забирает: либо мама, либо папа. В Дом творчества школьников тоже одна не ходит. Гулять без взрослых не выпускают никогда: так и скучает Оксанка дома, если некому пойти с нею во двор…

Где слабое место в этой броне?

Санька выпрыгнул из машины и помчался по бывшему пустырю, бросив дверцу открытой, – к детскому городку. Перемахнул через песочницу, обогнул качели, поднырнул под каркас для лазанья и экстренно затормозил возле горки, исполненной в виде древнего замка. Боб с изрядным опозданием – за ним.

Севка уже подымался. А до того – лежал неподвижно возле желоба, пугая и папу, и сбежавшихся детей. Санька быстро осмотрел его, ощупал: вроде обошлось. «Где болит?» – «Нигде». – «Не ври. Голова как?» – «Нормально». – «Чем стукнулся?» – «Попой…»

В Севкиных глазах стояли слезы.

– Это вот он его толкнул! – закричала Оксана, показывая на оболтуса лет тринадцати, наблюдавшего сверху, с горки, за происходящим. Оболтус ухмыльнулся, съехал на корточках вниз и сказал:

– Он сам.

– Врет! Он еще у Севы пушку отнял!

– Это правда?

Севка шмыгнул носом:

– Из батареи Раевского.

– Что ж ты такие вещи с собой таскаешь? – встрял Борис. Игрушечная пушка была хороша, гордость коллекции, жаль такую терять.

– И еще солдатики! – Оксана подпрыгивала от возмущения.

– Все честно, – возразил парень, откровенно куражась. – Я говорил, что он не угадает, в каком кармане я спрятал пушку, а он приссал угадывать. Значит, проспорил.

Презрительная ухмылка не сходила с его наглой хари. Уйти или убежать он не пытался – с какой стати, что ему сделают? Привык к безнаказанности, страха не знал.

Сева тихонько плакал.

– Что мы ему ответим? – спросил Санька сына.

Тот, исказившись лицом, подскочил к обидчику и с ходу влепил ему ногой в живот. Синтетика приняла удар, но все равно получилось смачно. Оболтус согнулся крючком и упал на пятую точку. Барахтаясь в песке, красный от ярости, он попытался встать, а тут и Борька – поднял его, отряхнул и громко спросил у собравшихся, имеет ли кто честь знать этого доброго молодца? Через секунду личность была установлена. Отрок выкрикивал невразумительные угрозы. Подошел Санька, нежно прижал его к себе – не вырваться – и громко заговорил, нагнувшись к самому уху маленького негодяя:

– Значит, папа у тебя крутой олигарх? А дядя, наверное, мент, правильно? Другой дядя – бандит, а старший брат – чемпион по миксфайту? Мне на это насрать. Нас-рать. Запомни хорошее слово. Почему насрать? Потому что, Артурчик, я знаю, кто ты и где ты. Этого достаточно, чтобы я выиграл спор. Ты ведь спорил, помнишь?