– Ты это видел? На самом деле? Ты видел его? – Несмотря на мое собственное путешествие в прошлое, я процентов на пятьдесят верил, что рассказ Эла – чистая выдумка или намеренная ложь.

– Да. Она миновала калитку и прошла дальше, опустив голову, прижимая ребенка к груди, словно меня и не было. Он проследовал за ней, так близко, что я уловил аромат «Олд спайс», которым он брызгался, чтобы скрыть запах пота. Я видел угри, рассыпанные по его носу. Его одежда и обувь, с ободранными мысками и стоптанными каблуками, не оставляли сомнений в том, что у него нет горшка, куда поссать, и окна, чтобы выплеснуть мочу, но, посмотрев ему в лицо, ты понимал: это совершенно не важно. Для него – не важно. Освальд считал себя большой шишкой.

Эл на короткое время задумался, потом покачал головой:

– Нет, беру свои слова обратно. Освальд знал, что он большая шишка. И просто ждал, когда это дойдет до остального мира. Он находился совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки… И не думай, что эта мысль не пришла мне в голову…

– Так почему ты этого не сделал? Почему не закончил погоню и не пристрелил его?

– На глазах у жены и ребенка? Ты смог бы это сделать, Джейк?

Мне не пришлось долго обдумывать вопрос.

– Пожалуй, нет.

– Я тоже не смог. По нескольким причинам. Одна из них – отвращение к тюрьме штата… и к электрическому стулу. Мы же находились на улице, помнишь?

– А-а-а…

– Вот именно. Он улыбался, подходя ко мне. Нагло и самодовольно. Эта улыбка на всех его фотографиях. Так он улыбался и в полицейском участке Далласа, после того как его арестовали за убийство президента и копа-мотоциклиста, попавшегося ему на пути, когда он пытался сбежать. Он спросил меня: «На что смотрим, сэр?» Я ответил: «Ни на что, дружище». Он сказал: «Вот и занимайтесь своим делом».

Марина ждала его дальше, футах в двадцати, укачивала девочку, чтобы та успокоилась и уснула. День выдался чертовски жарким, но Марина повязала голову платком, как делали в те годы многие европейские женщины. Он подошел к ней, схватил за локоть – как коп, а не муж – и говорит: «Pokhoda! Pokhoda![26]» Иди, иди. Она что-то сказала ему, возможно, попросила какое-то время понести ребенка. Это моя догадка, ничего больше. Но он лишь оттолкнул ее со словами: «Pokhoda, cyka». Иди, сука. Она пошла. К автобусной остановке. Такие дела.

– Ты говоришь по-русски?

– Нет, у меня хороший слух и есть компьютер. Во всяком случае, здесь.

– Ты видел его позже?

– Только на расстоянии. К тому времени я уже заболел. – Эл улыбнулся. – Такого жаренного на открытом огне мяса, как в Форт-Уорте, не найти во всем Техасе, а я не мог его есть. Иногда мир очень жесток. Я пошел к врачу, узнал диагноз, который уже мог бы поставить себе сам, и вернулся в двадцать первый век. В принципе увидел все, что хотел. Тощего парня, бившего жену и дожидавшегося подходящего момента, чтобы стать знаменитым. – Эл наклонился вперед. – Знаешь, каким был человек, изменивший историю Америки? Он напоминал мальчишку, который бросается камнями в других мальчишек, а потом убегает. До того как вступить в Корпус морской пехоты – чтобы стать морпехом, как его брат Бобби, божественный Бобби, – он успел пожить в двух десятках мест, от Нового Орлеана до Нью-Йорка. Его переполняли большие идеи, и он не понимал, почему люди не хотят его слушать. Его это злило, приводило в ярость, но эта стервозная, ханжеская улыбка никогда не сходила с губ Освальда. Знаешь, как его называл Уильям Манчестер?

– Нет. – Я также не знал, кто такой Уильям Манчестер[27]