Гуманитарные предметы обучения – языки, «мир слова», история и география – составляли фундамент, на который опиралось «учение внешнее», продолжавшееся несколько лет и включавшее арифметику с геометрией, логику с диалектикой, риторику и поэзию, физику и метафизику, политику, римские древности, рисование и музыку.
«Таковое младых лет житие кажется быть стужительным и заключению пленническому подобно», – читаем мы в «Регламенте». И тут же это опасение отгоняется. Раз-два в месяц, летом, совершаются прогулки «на островы, к дворам загородным государевым и, хотя единожды в год, – в Санкт-Петербург». По праздникам в школе звучит «глас мусикийских (музыкальных) инструментов», а в летние каникулы проходят разыгрываемые учениками сценические представления под открытым небом и дважды в год – акции, диспуты, «риторские экзерциции» (открытые соревнования учеников в ораторском искусстве)…
«Школа на Карповке» была интернатом со строгой дисциплиной. Учеников отпускали на побывку домой лишь с третьего года и не дольше чем на неделю. Первые годы она была «частной» школой Феофана. «Несколько ребяток, при мне учимых и питаемых, – писал он в 1721 году, – потщуся очистить и угодные сделать пять изб в моем дому, где до 30 отроков вместить можно будет. Только б пропитание и одеяние их… было определено от Его Царского Величества…»
В «пропитании и одеянии» ученики «школы на Карповке» нуждались. Ведь набирались они из сирот, детей бедняков или людей «низкого звания» (мелких чиновников, солдат) – в отличие от контингента духовных школ здесь не было социальной замкнутости (только дети духовенства). Принимались в школу дети после «испытания памяти и остроумия» – в возрасте 10–12 лет («ибо в таком возрасте дети еще не вельми обучились злонравию, в если обучились, однакож не закрепили обычаем, и таковых нетрудно отучить»). А обучать этих детей должен был «учитель умный и честный (в другом месте сказано: добрый), который бы детей учил не только читать ясно и точно, но учил бы и разуметь». А «отучать» было обязанностью находившегося в каждой избе воспитателя («префекта») – человека «честного житья… не свирепого и не меланхолика», который за поведением и нравственностью воспитанников наблюдал бы «без поноровки» и наказывал провинившихся: малых – розгой, а средних и старших – «словом угрозительным»…
Так жила эта необыкновенная для своего времени «школа на Карповке», в которой за 15 лет обучилось 160 человек (в 1736 году в школе было 42 ученика). Среди ее питомцев мы встречаем имена людей, позднее ставших известными: Григорий Теплов – академик и сенатор, Алексей Протасов (сын солдата Семеновского полка) – академик, как и Семен Котельников, сын солдата Преображенского полка; в списке учеников последнего года встречаем Ульяна и Антона Калмыковых…
Огромная Россия – и одна такая школа. «Капля в море…», но, понимая это, мы не смеем недооценивать того замечательного педагогического начинания почти трехсотлетней давности, которое неразрывно связано и с городом нашим, и с одним из самых ярких и выдающихся современников и сотрудников Петра – мыслителя и оратора, писателя и педагога, историка и литератора Феофана Прокоповича…
Начало Кунсткамеры
Что в академии я видел – и не счесть:
Во-первых, восковой портрет царя там есть,
А также кабинет сокровищ и диковин,
С которыми в цене ничто не станет вровень.
Там господин Отец всех глобусов стоит,
Настолько же велик, насколь и знаменит.
Из посвященной Петербургу поэмы И. – X. Трёмера. 1735 год
Это здание и этот музей, основанный Петром Великим и носящий его имя, знает каждый петербуржец. Изящный силуэт венчающей здание Кунсткамеры башни давно уже стал одним из «знаков» нашего города, его образных символов. А Музей антропологии и этнографии, принадлежащий к числу музеев мирового класса и научного значения, – один из самых «модных» музеев Петербурга. И первый музей в России.